Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

Граф : Вы поступили против приятеля благородно; к несчастию, имели дело с подлецами, каковы Бологовской и Балашов. Да вы неужели не знали, что вы сами окружены были шпионами? На что же упрекнули вы Магницкого?

Я объяснил графу известное уже в сих записках.

Граф : И эта вспышка была благородна, но неосторожна; зачем пустили вы Магницкого в другую комнату?

Я : Мог ли я ему запретить это?

Граф : Он, между тем, отправил записку к Сперанскому и, вероятно, во зло употребил слова ваши.

Я : Не понимаю, как в такое время он мог писать, разве словесно велел пересказать?

Двор — это омут, в котором разве только один черт спастись может, и просил графа исходатайствовать мне отставку.

Граф уговаривал меня остаться на службе.

— Вы знаете его, нынче я, завтра вы, а после опять я.

— Это-то и заставляет меня просить ваше сиятельство об отставке.

Граф: А чем же вы жить будете? Я знаю, у вас кроме жалованья ничего нет?

Я: Лучше с голоду умереть, чем жить в подобной передряге; брошу 12 тысяч жалованья и поеду в наследственную свою деревушку, состоящую из 84 душ, и буду покоен.

Граф: Вы давно служите; можете получить хорошее место.

Я: Благодарю ваше сиятельство, но осмеливаюсь вторично просить исходатайствовать мне отставку.

Граф: Я уважаю вас, Яков Иванович, и поддержу вас; и мне давно так поступить надо было, но… И он пожал плечами.

Мы расстались. Граф сдержал слово; государь на отставку не соглашался, но граф выхлопотал мне указ от 23 марта 1816 года, причислить меня к герольдии, с производством по 4 тысячи рублей ежегодно.

Когда я откланивался государю, его величество сказал мне:

— Я тебя не отставлял, ты на службе и с жалованьем; отдохни; понадобишься — опять призову. — Государь милостиво отпустил меня, даже прибавил: — До свидания.

Я немедленно отправился в Москву, где жил спокойно в маленьком имении, бывшем матери моей. Здесь должен я отдать справедливость сестрам моим: при виде писем покойной матери ко мне они освободили меня от хлопот и отдали мне добровольно, что по закону мне следовало.

После смерти в Бозе почившего императора Александра I и восшествия на престол Николая I начали распространяться в Москве на мой счет разные клеветы, и все из дому московского генерал-губернатора князя Голицына [246].

Когда дошли до меня эти слухи, явился я к князю Голицыну и просил его рассмотреть дела, которые возложены были на меня императором Александром, из коих усмотреть может, что все разглашаемое на мой счет просто клевета.

Он отвечал мне:

— До меня это не касается, и мне нет времени.

— Вы московский военный генерал-губернатор; я московский дворянин и прибегаю к вам как к начальнику с просьбой.

— Я говорю вам: мне некогда.

— Так я докажу, ваше сиятельство, что сам император меня выслушает; — поклонился и вышел вон.

Следствием сего было следующее мое письмо императору Николаю I, писанное во время восстания:

«Москва, 6 января 1831 года. [247]Всемилостивейший государь! Натиск времени, обстоятельств и дух современный возлагают ныне на каждого верноподданного священную обязанность не таить в душе своей ни единого скрытного слова, ни единой мысли и изъяснением их перед престолом вашим предупреждать всякое желание откровенности, как перед престолом Бога.

Не внемлите, государь, клевете, очернившей служение мое и характер. Она не сообразна ни с собственным моим желанием оставить службу, когда в 1816 году все поступило под начальство графа Аракчеева, ни с значительностию дел, кои сдал, по высочайшему повелению, господину начальнику Главного штаба, ни с указом марта 23 дня 1816 г., причислить меня к геральдии с произвождением жалованья по 4000 р. Перед августейшим лицом вашего императорского величества готов, с несомненными, дрогоценнейшими для меня документами, доказать истинну слов моих и опровергнуть восставшую на меня злобу за незапятнанную преданность; зависть за доброжелательство императора; за презрение, оказываемое мной пороку. Государь! Я вручаю участь мою в руки вашего свыше земного величия. Справедливость ваша, государь, не отвергнет усердия верноподданного, готового доказать на опыте, что трудно превзойти в верности и преданности того, который ложью никогда не осквернил ни уст, ни пера, и который в полноте сердца есть и будет с глубочайшим блогоговением, всемилостивейший государь, вашего императорского величества верноподданный Яков де Санглен».

После отправления сего письма, 27 января в шесть часов утра, входит мой человек и докладывает мне, проживающему в деревне, что офицер, давнишний мой знакомый, желает меня видеть.

— Как его фамилия?

— Я спрашивал; он не сказал.

— Проси его.

Входит человек в мундирном сюртуке, с эполетами; подходит прямо ко мне и протягивает руку.

— Я узнал вас; вы фельдъегерь, — сказал я, не давая ему руки. — Мы с вами незнакомы; исполняйте данное вам поручение.

— Я докажу, что мы с вами знакомы, — отвечал он с поспешностию, и, выхватив из-за пазухи письмо, вручил мне.

Я распечатал. Это было собственноручное письмо князя Дмитрия Владимировича Голицына.

Вот оно:

«Милостивый государь, Яков Иванович! Государь император, вследствие всеподданнейшего письма вашего к его императорскому величеству, приказать соизволил объявить вашему высокородию, чтобы вы собрали, в присутствии фельдъегерского корпуса поручика Виммерна, все документы и акты, которые нужны вам для объяснения и доказательства того, что вы желаете объяснить государю. В сопровождении же поручика Виммерна отправляйтесь немедленно в Санкт-Петербург. Государь император приказать соизволил внушить вам, что поелику предоставлены вам средства, взять с собою все акты и документы, у вас имеющиеся, то уже никакия отговорки по сему предмету приняты быть не могут. Имею честь быть, милостивый государь! ваш покорный слуга князь Дмитрий Голицын».

Прочитав письмо, сказал я фельдъегерю:

— Мы все-таки с вами незнакомы, а разве познакомимся дорогою. Могу ли я взять с собою человека?

— Мне не приказано, а велено самому вам служить.

— Садитесь, — сказал я, — пойду собирать нужные бумаги.

— Нам нужно скорее ехать.

— Это уже извините; я человек семейный; мне нужно успокоить свое семейство. Мы отобедаем здесь и тотчас после обеда поедем. Вам велено мне служить; так служите. Я здесь помещик, вы мой гость; дорогой буду я вашим гостем.

— Как вам угодно.

Мы отобедали, уложили вещи; все семейство мое успел я успокоить, кроме незабвенной дочери моей Варвары, которая при прощаньи упала в обморок.

Мы выехали в санях фельдъегеря. Доехав до моей мельницы, сказал я ему: