Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— Я так и думала, — сказала императрица, — у моряков науки много, а денег мало; пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали.

И мы по старому ходили обедать.

Александр Дмитриевич Балашев, быв еще камер-пажем, носил за императрицей Екатериной II ментик ее. Однажды, сидя в камер-пажской комнате, он заснул, и ментик, Бог весть каким образом, исчез. Проснувшись, он горько заплакал. Государыня услышала рыдание, вышла и сказала:

— О чем плачешь ты?

Он пал на колено и, проливая слезы, рассказывает про свое несчастие.

— Встань, — сказала императрица, — плачь о том, что на службе заснул, а не о ментике. Стыдно, что скажут товарищи? — И протянула ему милостиво руку в знак прощения.

Я слышал долго после кончины Екатерины, от князя Николая Григорьевича Репнина [285], которому пересказывал дед его, фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин [286], сдедующий рассказ. Императрица желала прокатиться в санях с графом Кириллой Григорьевичем Разумовским [287]. Она садилась уже в сани, когда пробрался сквозь толпу, собравшуюся посмотреть на свою государыню, крестьянин и подал ей бумагу. Государыня приняла оную и приказала крестьянина продержать в карауле до ее возвращения. Прибыв во дворец, она поспешила прочесть просьбу крестьянина, которая вкратце была следующего содержания: крестьянин винился в том, что несколько лет тому назад бедную дворянку, которая ежегодно ездила собирать с помещиков новину, рожь, гречу и прочее и на возвратном пути всегда останавливалась у него, он убил. Терзаемый несколько лет угрызениями совести, явился он в суд объявить о том, просил наказания, чтобы освободиться от барыни, которая преследует его день и ночь. Приняли крестьянина за сумашедшего, отправили в тюрьму, продержали несколько месяцев и отпустили домой. Но барыня от него не отставала. Он бросился к ногам губернатора, просил строгого наказания, чтобы тем избавиться от преследования мертвой барыни. Его наказали плетьми, а барыня тут как тут. Он прибыл, наконец, в Петербург испросить у императрицы милости велеть его так наказать, чтобы барыня навсегда оставила его в покое. Государыня, прочитав бумагу, задумалась и потребовала к себе Шешковского [288]:

— Прочти эту бумагу, — сказала она, — и подумай, что нам делать с этим крестьянином?

А между тем прислонилась к окну и стояла в глубоком раздумье.

Шешковский, познакомясь с прошением, отвечал:

— Позвольте мне, ваше величество, взять крестьянина с собою; он навсегда забудет свою барыню.

— Нет, — возразила императрица, — он уже не нам подвластен; некто выше нас с тобою наложил на него руку свою, и барыня останется при крестьянине до конца дней. Прикажи его отправить домой и дать на дорогу пятьдесят рублей денег.

Этот случай, говорит Н. Г. Репнин, подал императрице мысль учредить совестные суды.

Однажды в близком обществе эрмитажных собраний была императрица Екатерина II очень весела. Играли в горелки, бегали, хохотали и вдруг довольно громко… Один сметливый флотский офицер, лейтенант, допущенный в общество за искуство вздергивать нос кверху и книзу, услышал странный звук, пал на колено и просил пощады.

Императрица сказала ему, улыбаясь:

— Кто так искусно умеет пользоваться ветром, достоин быть произведен в следующий чин. Поздравляю вас, господин капитан-лейтенант.

В тот же вечер, возвратясь в свои аппартаменты с графом К. Г. Разумовским, императрица сказала ему.

— Как бы мне хотелось подслушать двадцать или тридцать дураков, рассуждающих сериезно о каком-нибудь деле, и, судя глупо и криво, почитали бы себя умными.

— Прошу ваше императорское величество, — отвечал граф кланяясь низко, — завтра пожаловать к нам в общее присутствие сената.

Граф Кирилл Григорьевич Разумовский под старость лет удалился на покой в Москву; по своему сану, как фельдмаршал, по богатству, имел он, так сказать, свой маленький двор, где возобновлялись сцены большого царского двора. Всякий день был у него стол на 100 кувертов, и каждый военный офицер имел право, записавшись накануне у швейцара, быть во всей военной форме за его столом. Натурально, что число бедных было более числа гостей, составлявших компанию графа. Главный дворецкий указывал вежливо каждому место по его чину. Граф выходил с своими гостями, кланялся и, обращаясь ласково ко всем, говорил: прошу садиться. Приметно было, как он заботился, чтобы всех равно угощали, достаточно было ему кивнуть головою, и столовый дворецкий бежал исправлять недостатки.

Домовый дворецкий жаловался графу на лакеев, обирающих огарки из люстр и жирандолей и проч., когда они могли бы еще гореть на другой вечер.

— Какое воровство, — сказал граф. — Вот мы их поймаем; скоро будут мои именины, съедется почти вся Москва. Сочти, сколько выйдет свечей в этот вечер.

На другой день этого празднества докладывает дворецкий, что вышло семь или восемь пудов.

— Хорошо, — отвечал граф, — попались! Смотри только, чтобы всякий вечер выходило столько же; огарки пусть лакеи делят между собою. Коль скоро будет порядок, так и воровать перестанут.

Граф Разумовский поехал на бал в благородное собрание; пока он проводил время в собрании, гусару его показалось скучно, — он заснул. Начали разъезжаться, граф выходит, кличет гусара. Полиция засуетилась, отыскали гусара, будят его, он ищет соболью шубу — ее нет.

— Холодно! Подай шубу! — восклицает граф.

Гусар кидается ему в ноги:

— Виноват, ваше сиятельство, заснул, шубу украли, ради Бога, не сказывайте дворецкому!

— Вставай, дурак! — сказал граф, улыбаясь, и пошел с лестницы.

Карета подана, гусар, отворяя дверцы, просит опять графа не сказывать дворецкому.

— Скорей запирай дверцы! — кричит граф. — Холодно!

Подъехали к дому, гусар, высаживая графа, опять просит слезно не сказывать дворецкому.

— Хорошо, хорошо! Пусти скорей, — прервал его граф, — ты только молчи, а я не скажу!

На другой день дворецкий докладывает:

— Соболья шуба вашего сиятельства пропала!

— Что за вранье! Статься не может, спроси у гусара!

— Я спрашивал, он твердит одно: не знаю.

— Поди спроси еще раз.

Дворецкий возвратился:

— Он, ваше сиятельство, все то же говорит: не знаю.

— Ну, а ты что суетишься, хлопочешь? Видно, знает про шубу гусар да я. А тебе какое дело? Отстань!

Разумовскому понравилась физиономия одного офицера, который всякий день обедал у него. После обеда велел он дворецкому спросить фамилию, указывая на офицера. Узнав оную, он приказал его позвать.

— Не служил ли твой отец майором в моем полку?

— Служил, ваше сиятельство.

— Честный и хороший офицер, я часто его употреблял; жив он?

— Давно скончался, лет десять, ваше сиятелъство.