Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— Ты один сын?

— Нас три брата и четыре сестры.

— Гм! — проворчал граф, — имение есть?

— Очень мало, ваше сиятельство.

Фельдмаршал взял лоскуток бумаги, написал что-то и вручил офицеру, сказав:

— Отдай, пожалуйста, моему дворецкому.

Офицер получил 500 рублей. Видно, это ему понравилось. Через несколько времени подал он прошение о вспомоществовании и, не получив отказа, повторил. Наконец это показалось графу частенько. Увидев после обеда офицера, опять идущего с бумагой в руках, он поспешил в другую комнату и притворил за собою обе дверцы. Офицер заметил, что двери неплотно притворялись к полу, пропустил сквозь эту щелку свое прошение и стал перед дверьми. Через несколько минут бумага воротилась тою же дорогой, но была свернута другим образом. Офицер догадался, что граф ее прочитал, развертывает и читает следующее, подписанное рукою графа дворецкому: «Выдать такому-то офицеру 1000 рублей, взяв с него сперва расписку, что не прежде явится просить денег, как через 6 месяцев».

В Почепе доносят графу довольно правдоподобно, что управитель его обкрадывает. Сгоряча пишет он к сыну своему, Алексею Кирилловичу [289], жившему в Петербурге: «Алексей! Приезжай счесть моего управляющего». Между тем граф рассматривает подробно дела и находит всюду порядок, верность в счетах и денежных сумм, за исключением маловажных неисправностей, — и удостоверяется, что сделанный ему донос основан более на зависти и клевете, нежели на злоупотреблении данной управителю доверенности. Что делать? А граф Алексей Кириллович уже едет. Желая удалить невинного человека от всех неприятностей, а от сына скрыть поспешность свою, приказывает он призвать управителя.

— Алексей едет, — говорит ему граф.

— Слышал ваше сиятельство.

— Слышал! Так утекай!

— Помилуйте, ваше сиятельство, у меня семейство, вещи, я без денег.

— Возьми сколько надобно подвод и вот тебе две тысячи рублей, только, пожалуйста, утекай.

Управитель бросился ему в ноги.

— Ну, полно, — сказал граф, — утекай.

Через два дня после отъезда управляющего приехал и граф Алексей Кириллович поздно вечером. Фельдмаршал уже лег почивать. На другой день, утром, встречает граф сына своего следующими словами:

— Здравствуй, Алексей, а управитель-то утек!

Однажды вздумалось графу играть в шах и мат.

— Спроси, — сказал он дворецкому, — не знает ли кто этой игры.

Явился армейский капитан. Граф, видя, что капитан ведет игру строго, не спускает ему ничего, не поддается, и даже выиграл у него две партии, крайне этому обрадовался.

— Ого! — сказал граф. — Будем всякий день вместе играть.

Это продолжалось несколько времени, как вдруг капитан исчез.

— А где мой игрок? — спросил граф.

Доложили, что он уехал в полк.

— Немедленно его возвратить, — сказал граф.

И повеление фельдмаршала было исполнено.

— Что ты так поспешно бежал? — спросил граф при входе капитана.

Последний сознался, что он поехал было защитить сестер от графского приказчика.

— Моего? Разве сестры к тебе писали?

Капитан подает письмо, но граф повелительным тоном приказывает читать ему самому. Когда капитан кончил читать, граф с негодованием сказал:

— Мошенник! А сколько у вас душ?

— Шестнадцать, — отвечал капитан.

— А у меня?

— Восемьдесят, ваше сиятельство.

— Гм! Понимаю, — продолжал граф. — У меня с тобою и сестрицами твоими чересполосное владение.

— Точно так-с.

— Ну, ныне обыграй меня опять в шах, а завтра утром прошу пожаловать. Я это дело порешу.

Является капитан.

— Повозка, лошади и подорожная для тебя готовы. Вот и деньги на дорогу: потому что ты едешь по моему делу. Этот пакет отдай сам приказчику моему в руки. Прощай! Да скорее возвратись, без тебя некому меня обыгрывать.

Капитан вручает приказчику пакет, и каково было его удивление, когда последний, прочитав графское повеление, бросается перед ним на колени и целует его руки. Вся деревня, и с приказчиком, была подарена капитану и сестрам его в вечное и потомственное владение. Возвратясь в Москву, капитан был встречен графом сими словами:

— Ну, что? Приказчик присмирел?

Вместо ответа капнула слеза благодарности на руку графа, которую капитан целовал не у вельможи, а у благодетеля.

Граф Петр Борисович Шереметев [290]отличался тоже благотворительностью. Всякий день являлось к столу его неопределенное число знакомых, приятелей, но большей частью бедных служащих и отставных чиновников, которые сверх того получали от него пенсию. В Рождество, Новый год, Светлое Христово Воскресенье и прочие праздники рассылались по знакомым подарки, а к бедным вспомоществование деньгами и провизией. Летом граф живал в Кускове. Всякое воскресенье выезжала туда половина Москвы, и, не говоря о гостях у графа, скажем только, что приезжие угощались в японском домике и других беседках чаем, булками и прочим, а простой народ вином, пивом от гос теприимного хозяина.

Должно сожалеть, что граф Николай Петрович Шереметев Бог весть по каким причинам, немедленно после смерти отца сломал на Никольской улице в Москве дом, в котором он жил. Как приятно было бы взглянуть, как и в Кускове, на комнаты вельможи, который столько благотворительности изливал на Москву, и пышной своею роскошью удивил принца Генриха Прусского [291].

Возможно ли умолчать о графине Анне Родионовне Чернышевой [292]? Сколько осталось в неизвестности ее благодеяний! Потому что она тщательно старалась скрывать их. Как-то услышала она об одной вдове почтенного чиновника, которая, по бедности, мыла кружева на бедную старуху, обращающуюся с ней очень дурно. Она купила ей дом, снабдила ее всем нужным, определила ей денежную пенсию, и эта облагодетельствованная ею вдова умерла в полной уверенности, что все это получила она от Ф. П. Ключарева, бывшего тогда адъютантом у графа Захара Григорьевича Чернышева [293], и от жены Ключарева, потому только, что они были исполнителями воли графини.

Князь Николай Васильевич Репнин заплатил за хорошего, исправного офицера, имевшего несчасие проиграть казенных денег 30 тысяч рублей, чтобы не наложить пятна на многочисленное его семейство. Во время похорон князя, облагодетельствованный сам объявил торжественно о сем великодушном поступке князя. Какое красноречивое, высокое надгробное слово!

Но сколько мог бы я еще прибавить подобных поступков великодушия, которые были только подражанием того, что происходило при дворе Великой Екатерины. Тогда не славились пышными обедами, заморскими винами, иностранной богатой мебелью, — роскошествовали блогодеяниями. Но довольно сказанного мной, чтобы познакомить читателя с духом, характеризующим тот век. Дух этот пробудила Екатерина.