Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— Они разбежались, — отвечал, улыбаясь, кюстер, — мы до свету сюда пришли, и уже здесь никого не было. Как это вы уцелели?

Какое торжество! Честь мундира сохранена без пятна, и, кажется, я не струсил [281]. Бегу домой, рассказываю с важностью первому встретившемуся мне знакомому мой подвиг, другому, третьему; но хвастовство это было причиной той справедливой неприятности, которой я подвергся.

Адмиральше моей рассказала одна дама этот подвиг наш с некоторыми прибавлениями, как будто недостаточно было и того, что мы сделали. Адмиральша довела это до сведения адмирала моего, и меня потребовали налицо. Здесь попался я в расставленные мне сети. Адмирал приказал мне по обыкновению принести из канцелярии зоготовленные бумаги для подписания. Это было исполнено, и он приказал мне их читать. Некоторые он подписал, другие переправил и велел отдать переписать. Когда я возвратился за новыми приказаниями, адмирал, как будто мимоходом, спросил улыбаясь:

— Ну, как отпраздновали вы рождение господина N?

Я обрадовался случаю как можно живее передать начальнику все слышанное, виденное и содеянное на сем пиршестве. Странно показалось мне, что лицо адмирала при рассказе моем становилось более и более серъезным. Но я продолжал бодро свое повествование, не забывая выставить поярче трусость товарищей, а свое мужество, и для того скрыл, что в церкви проспал до утра.

— Это все? — спросил адмирал с холодностью, которая меня поразила. — И вам не стыдно, молодой человек, тщеславиться поступком, который всех вас срамит в глазах порядочных людей? Знаете ли вы, что такое церковь, когда обращаете ее преступно в место вашего кощунства, и за что опозорили вы тело давно опочившего несчастного человека?

Тут представил он мне всю важность моего проступка. Он говорил так сильно, убедительно, вместе с тем так трогательно, что непроизвольно на глазах моих навернулись слезы. Адмирал увидел это и тотчас смягчился.

— Вы молоды, — продолжал он, — будьте осторожнее в выборе друзей и бесед ваших. Желание блеснуть в сообществе господина N. вас увлекло. Если хотите удержать мое хорошее о вас мнение, то удаляйтесь от подобных обществ.

Этот урок так сильно подействовал на меня, что я отказался от театра, и мало-помалу оставил большую часть членов этого общества. Хотя сим отречением я нажил кучу врагов и самого г-на N. (Августа Коцебу), но я имел довольно силы этим пренебречь и обрел ту выгоду, что этот случай направил мой ум и сердце к религии, и во все течение жизни со стези религиозной я никогда не совращался.

Я слишком долго, может быть, останавливаюсь на предмете, маловажном для читателя, но я хотел познакомить его с великодушным, отческим обращением начальников тех времен с своими подчиненными, и как счастливы были родители, поручая детей своих более милостивым наставникам, нежели суровым командирам.

Служба моя была легка (и т. д. см. «Русскую старину», 1882, декабрь, с. 449).

В 1790-х годах и в начале XIX века велика была (в среде русских офицеров) сила общого point d’honneur. Мы по приезде в Москву ни к кому не являлись, часто не знали имени и фамилии г-на командира или г-на обер-полициймейстера. И никогда ни о какой глупости или шалости офицера в обществе не слыхали. Чем же это держалось? Амбицией. Честь была не на словах, а в сердце и делах. Она едва ли не составляла главную часть души, а пример подавали вельможи, прибавлю: военные. Тогда ни единый дворянин, разве больной, горбатый и проч. не начинал службы с чина коллежского регистратора (и т. д. ibid., с. 455).

В высших сословиях и беседах никогда, и всюду соблюдался тот же этикет, как и при дворе. Даже и купеческие дома (и т. д. ibid.).

Многие вельможи следовали высокому примеру императрицы Екатерины II и в своей частной жизни.

Окно государыниной (императрицы Екатерины II) опочивальни выходило на так называемый черненький дворик. Случайно подошла она к нему утром и ужаснулась, увидев страшное количество привезенной на императорскую кухню провизии. Вдруг явилась и куча салазок. Главный повар, отобрав нужное для императорского стола, раздавал лишнее, которое поваренки укладывали на салазки и увозили со двора. Императрица открыла форточку и, погрозив пальцем, вскричала:

— Право, пожалуюсь на вас обер-гофмаршалу. Смотрите, беда будет!

Последний, узнав о приключившемся, явился к государыне и просил позволения наказать виновных.

— Хорошо, — сказала императрица, — но надобно сперва узнать, куда они все это сваживают?

По строгому исследованию, обер-гофмаршал доложил, что кухмемейстеры отправляют все к своим семействам.

— Кормятся от моего стола, — отвечала государыня, — а я думала, уж не продают ли? А коли так, пусть их кушают на здоровье. Смотри только, чтобы не свезли всего, а то мне нечем будет кормить гостей моих.

Как снисходительна она была, а по ней и вельможи… (ibid., с. 460).

Однажды граф Салтыков [282]поднес императрице Екатерине II список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова [283].

— Это за что? — спросила государыня.

Граф отвечал:

— Офицер его ударил.

— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер; им должно дорожить; он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры». Екатерина не ошиблась; князь Цицианов оправдал ее мнение — пригодился!

Во второй день моего приезда в Санкт-Петербург встретился я с одним из наших офицеров О… На вопрос его:

— Где ты остановился?

— У Демута [284], — отвечал я.

— Что платишь за обед?

— Рубль.

— Ого, брат, видно у тебя денег много.

— Не слишком; да делать нечего, есть надобно.

— Коли хочешь дешево и славно отобедать за императорским столом, то приди завтра ко двору в двенадцать часов и стань у фонарика. Коли прежде меня придешь, то выжди меня, а то я подожду. Не забудь только взять двадцать пять копеек.

Признаюсь, я ничего не понял, однако в 12 часов явился в назначенном месте; вскоре пришел и покровитель мой. Мы вошли во дворец, поворотили направо и между колоннами пробрались до императорской кухни. Все поваренки поклонились моему товарищу, и он подошел к человеку пожилых лет, указал на меня, и нас впустили в боковую комнатку. Стол был накрыт.

— Садитесь, — сказал мой лейтенант, — отведайте царского кушанья и царского вина.

И в самом деле, мы славно отобедали. Никакого нет сомнения, что мы и на второй и третий день не преминули воспользоваться этим благоприятным случаем, положив каждый раз на стол по 25 копеек ассигнациями. Кто их получал, неизвестно. На пятый день, накормив нас сытно, объявили нам печальную весть, что обеды наши прекращаются. Причина была следующая. Какой-то шпион, виноват, тогда ни людей этих, ни слова этого не существовало, а просто какой-то мерзавец донес о наших обедах гоф-маршалу, и этот императрице, которая приказала узнать, кто эти обедальщики? К счастию, никто фамилий наших не знал. Гоф-маршал мог только донесть, что это флотские офицеры, а о деньгах умолчено было.