Джон Эллиот - Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

Однако процесс порабощения коренного населения и зарождения новой трансатлантической феодальной аристократии был остановлен совместным противостоянием церкви и государства. Особенно важную роль сыграли монахи. На заре завоевания, охваченные миссионерским пылом ордена нищенствующих отправляли своих представителей, чтобы те взяли на себя огромную работу по христианизации Нового Света. Францисканцы появились в Мексике в 1523 году, доминиканцы – в 1526 году, а августинцы – семь лет спустя. К 1559 году в Мексике находилось 800 монахов и всего 500 представителей белого духовенства. Первые пятьдесят лет после завоевания до того, как белое духовенство стало достаточно сильным, чтобы противостоять монахам, были золотым временем для работы нищенствующих. Миссионеры отбирались из элиты религиозных орденов, и большинство из них были проникнуты гуманистическими идеями, которые произвели такое глубокое впечатление на интеллектуальных лидеров Европы начала XVI века. Например, первый епископ Мехико францисканский монах Хуан де Сумаррага был выдающимся эразмианцем, политика которого вдохновлялась «Философией Христа» Эразма Роттердамского и «Утопией» Томаса Мора. Сумаррага и его сподвижники видели в примитивном аграрном обществе американских индейцев идеальный материал для создания совершенной христианской общины и героически посвящали себя огромной работе по объединению индейцев в деревни, строительству миссий и церквей и насаждению среди своей изумленной паствы новой формы цивилизации. Результаты были удивительными. За полвека мексиканские индейцы освоили передовые методы своих завоевателей и демонстрировали поведение, соответствующее европейской культуре, что не имело аналогов в других частях испанской колониальной империи.

Но при всех своих огромных достоинствах и талантах нищенствующим монахам никогда не удавалось добиться быстрого успеха, если индейцы были не готовы принять то, что они имели предложить. Разрушение их собственной цивилизации, основанной на загадочных ритуалах и жившей согласно сложному календарю, неизбежно рождало в их жизни вакуум. Предлагая им новые ритуалы и занимая их время реализацией амбициозных строительных проектов, монахи помогали заполнять этот вакуум. В этом была сила и одновременно слабость их достижений. После того как старая индейская цивилизация была безвозвратно сломана, монахи строили для них новую цивилизацию на основе принятия христианских обрядов. Но гораздо менее успешны они оказались в искоренении старых языческих верований и в распространении среди своей паствы истинного понимания смысла новой веры. Например, в деле создания местного духовенства их ожидал полный провал. С уходом первого героического поколения миссионеров этот провал стал все сильнее сказываться на отношении нищенствующих орденов к индейцам. Изначально переоценив духовные запросы индейцев, монахи почувствовали разочарование из-за отсутствия у них прогресса, и их взгляды начали меняться. Вероятно, все кончилось тем, что большинство монахов стало относиться к индейцам с презрением или, по меньшей мере, как к своенравным детям, пусть и милым, но нуждающимся в постоянном присмотре. Но были и такие, как францисканец фра Бернардино де Саагун, который проявлял серьезный интерес к местным обычаям и языку и даже взялся описать для будущих поколений черты исчезающей цивилизации, пока она не сгинула окончательно. Отношение Саагуна к индейцам напоминало отношение Талаверы к гранадским маврам. Каждым из них двигало любопытство и уважение к определенным аспектам чужой цивилизации и одновременно готовность знакомиться с ними на их условиях и дать им прочный фундамент для жизни, основанный на принципах христианской веры.

Естественно, что инстинктивно миссионеры были склонны испытывать симпатию – временами с оттенком покровительства – к индейскому населению, которое они считали неиспорченным и не подверженным многим порокам европейской цивилизации. Многие из них, убежденные в наличии достоинства и прав у каждого человека, считали невозможным относиться к местным жителям, как к людям второго сорта. «Разве индейцы не люди? Разве у них нет разумной души? Разве вы не обязаны любить их, как любите самих себя?» Эти вопросы задавал доминиканец Антонио де Монтесинос в своей знаменитой проповеди, произнесенной им на Эспаньоле перед конгрегацией возмущенных колонистов в 1511 году. Это стало прелюдией к буре негодования, которая навсегда осталась связанной с именем Бартоломе де Лас Касас. В 1514 году, приобщившись к взглядам Монтесиноса, Лас Касас посвятил свою жизнь работе по обеспечению справедливого отношения к индейцам. И в Новом Свете, и в Старом он настойчиво твердил одно и то же, что индейцы, будучи подданными испанской короны, должны пользоваться теми же правами, что и испанцы. Что в интеллектуальном смысле они способны к восприятию веры, и что они должны в мягкой форме обучаться христианскому поведению под началом благонравных представителей власти. Что колонисты должны обеспечивать себя своим трудом и не имеют права заставлять индейцев работать на них.

Взгляды Лас Касаса встретили серьезное сопротивление не только со стороны тех, кто имел корыстный интерес в использовании труда местных жителей, но и тех представителей духовенства, которые были убеждены в своей правоте не меньше, чем он. Последних возглавлял крупный ученый, последователь Аристотеля Хуан Гинес де Сепульведа, для которого доктрина Аристотеля о природном рабстве была полностью применима к индейцам на основании их неполноценности. Сепульведа считал войну и завоевание основной предпосылкой ко всем попыткам христианизации, поскольку справедливо и правильно было применять оружие против тех, кто по природе своей обречен подчиняться. В 1550 году в Вальядолиде между Лас Касасом и Сепулведой состоялся крупный диспут на тему, законно ли воевать с индейцами прежде, чем проповедовать им веру, чтобы потом они были более восприимчивы к наставлениям.

Диспут остался незавершенным и не смог присудить Лас Касасу безоговорочную победу, но, несмотря на это, вопрос об изменении законодательства сдвинулся в том направлении, которого он добивался. В 1530 году королевским декретом было запрещено в будущем обращение индейцев в рабство под любым предлогом. И хотя через четыре года под давлением его отменили, действие декрета было возобновлено в знаменитых Leyes Nuevas («Новых законах». – Пер. ) от 1542 года, которые постановили также, что рабовладелец обязан доказать свое право на каждого раба, которым он владеет. Отмены рабства для индейцев удалось добиться не за один день, но к концу 1560-х годов это, по-видимому, все же произошло. К сожалению, это сопровождалось ростом импорта черных рабов, чья судьба тревожила совесть испанцев гораздо меньше, чем судьба индейцев. Между тем королевский декрет от 1549 года сильно ударил по системе encomienda, поскольку запретил encomienderos заменять выплату оброка принудительным трудом на шахтах. В некоторых регионах, как, например, в Парагвае и Чили, старая система продолжала действовать, несмотря на декрет, но на большей части Мексики и в Перу сопротивление колонистов удалось преодолеть, и принудительный труд в его традиционной неприкрытой форме исчез. Теперь, поскольку заменить труд местных жителей было нечем, требовалось найти новые способы заставить индейцев работать, что привело к появлению системы государственных работ, согласно которой индейцы работали под присмотром официальных представителей и получали за это деньги. Эта новая система, хотя, по общему признанию, она имела много общих черт со старой, сильно подорвала encomiendas. Как только индейцы начали работать на государство за пределами encomienda, encomiendero потерял контроль над своей индейской рабочей силой, и роль encomienda в американской экономике начала падать.