Джон Эллиот - Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

В 1527 году архиепископ Манрике, надеясь вырвать жало у оппонентов учения Эразма, собрал в Вальядолиде съезд, чтобы заявить о его соответствии доктрине ортодоксального католицизма. Несмотря на то что встреча закончилась безрезультатно, Манрике поторопился запретить дальнейшие нападки на Эразма, и создалось впечатление, что сторонники Эразма победили. Однако консерваторы не собирались признавать поражение. Внеся в обсуждение элемент сомнения в ортодоксальности Эразма, они уже преуспели, поставив своих оппонентов в положение защищающихся, и вскоре им представилась возможность продолжить атаку, когда в 1529 году главный защитник Эразма, Карл V, уехал в Италию. На этот раз противники Эразма применили то же оружие, обвинив Эразма в идейном родстве с альумбрадос и лютеранами. Неоценимую помощь они получили от некоей Франсиски Эрнандес, бывшей главы альумбрадос Вальядолида, которая после ареста стала их информатором и одного за другим назвала лидеров среди сторонников Эразма в Испании. Вооружившись этим полезным свидетельством, инквизиция почувствовала себя достаточно сильной, чтобы предать суду некоторых влиятельных сторонников Эразма, включая знаменитых братьев Валдес и Мигеля де Эгиа, издававшего труды Эразма в Алкала. Серия судилищ достигла апогея в 1533 году, когда состоялся суд над греческим ученым Хуаном де Вергара, другом Эразма и видной фигурой в кругу испанских гуманистов. Изобличенный Эрнандесом как альубрадос и лютеранин, Вергара в 1435 году был вынужден публично отречься от своих грехов на auto de fe (публичное покаяние осужденных еретиков. – Пер. ) и провел год в заключении в монастыре.

Кампания по обвинению сторонников Эразма в связях с ересью лютеран и альубрадос была проведена блестяще, и осуждение Вергара практически положило конец движению сторонников Эразма. Некоторые из них, например Педро де Лерма, уехали из Испании, где они больше не видели будущего для образования и науки, в то время как других в конце 1530-х отправили в тюрьму. Как и их единомышленники в других частях Европы, они – представители толерантной гуманистической традиции – стали жертвами времени, когда гуманизм повсеместно сдавал позиции под натиском религиозного догматизма. Но вместе с тем они были жертвами конкретной ситуации, сложившейся в Испании, где смешение христиан, иудеев и мавров породило национальные и религиозные проблемы ни с чем не сравнимой сложности и стало причиной создания трибуналов, предназначенных для их решения согласно, как казалось, единственно возможной линии – линии насаждения ортодоксии. Испанская инквизиция, действовавшая на земле, где царила гетеродоксия и новые ереси могли с легкостью пустить корни, естественно, боялась даже намека на подрывные практики и не смела проявить терпимость даже к малейшему отклонению от самой жесткой ортодоксии из страха, что это отклонение откроет дорогу более страшным ересям. По сути, Святая палата являлась порождением страха и, будучи порождением страха, на страхе и расцвела. В 1530-х и 1540-х годах она трансформировалась в огромный аппарат, работавший на основании доносов и обвинений, – чудовищную машину, которая, в конце концов, вышла из-под контроля своих создателей и стала существовать сама по себе. Даже если – что кажется весьма вероятным – к середине XVI века большинство испанцев стали считать Святую палату необходимой защитой, «Богом посланным средством», как ее называл Мариана, это вовсе не означало, что они ее не боялись. Страх порождает страх, и главным мерилом пропагандистского успеха инквизиции стало то, что она внушила населению страх перед ересью вместо того, чтобы его преодолеть, хотя была задумана именно для этого.

Самые известные черты инквизиции в представлении общества о ее деятельности были часто вовсе не такими предосудительными, как это считается в наши дни. В конце концов, пытки и сожжение во имя веры вовсе не были исключительно испанскими практиками и применялись не только инквизицией, являясь не каким-то новым изобретением, а вполне традиционным методом (хотя это едва ли могло утешить жертву). Огромное внимание уделялось тому, чтобы обеспечить «справедливый» вердикт, и смертные приговоры составляли лишь малую часть всех вынесенных решений. К сожалению, невозможно определить точное число жертв, сожженных за ересь. Вероятно, в первые годы существования трибунала цифры были достаточно большими. Хроникер Католических королей Эрнандо де Пулгар говорит примерно о 2000 сожженных мужчин и женщин, но, похоже, в XVI веке эта цифра резко уменьшилась.

Если сожжение и пытки вовсе не были исключительной прерогативой испанской инквизиции, то трибунал действительно имел определенные отличительные черты, которые делали его особенно неприятным. Прежде всего это секретность и бесконечное затягивание процессов. Так фра Луис де Леон (1527–1591) просидел пять лет в застенках инквизиции, ожидая приговора. Кроме того, заключение ложилось несмываемым пятном не только на репутацию обвиняемого, но и на репутацию его потомков. И терял он не только честь. Одну из главных причин страха перед инквизицией следует искать в ее праве на конфискацию имущества осужденных. Таким образом, «примирение» означало не только социальный, но и экономический крах и впоследствии бесчисленные возможности для шантажа со стороны не слишком щепетильных чиновников Святой палаты.

Однако из всех малоприятных особенностей инквизиции, пожалуй, самым неприятным была ее природная склонность создавать атмосферу недоверия и взаимной подозрительности, особенно благотворной для информаторов и шпионов. Во всей Испании существовало около 20 000 членов инквизиции, неусыпно следивших за любыми проявлениями неортодоксальности. Одним из самых неприглядных методов их работы был так называемый «эдикт веры», благодаря которому инквизиторы могли регулярно посещать какой-нибудь район и по доносам составлять списки еретических и подозрительных практик проживающего там населения. За сбором показаний следовал призыв к прихожанам осудить такие практики и угрозы сурового наказания для тех, кто промолчал. Поскольку жертвам инквизиции никогда не сообщали имена тех, кто их обвинял, эдикт веры давал идеальную возможность для сведения личных счетов и делал доносы и обвинения чем-то само собой разумеющимся. «Самое ужасное, – писал Мариана, вероятно сообщая мнение других, но, возможно, выражая свое, – что в ходе этих секретных расследований страх лишал людей возможности слушать и говорить друг с другом, поскольку в городах и деревнях имелись специальные персоны, сообщавшие о том, что происходит…»