Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Разговоры шли в том же духе, не двигаясь вперед. Обе стороны не хотели порывать их, но не могли сообщить друг другу никаких новых предложений. Тем временем произошел ряд событий, существенно изменивших обстановку.

Граф Мирбах поддерживал оживленные сношения с большевиками. Последние приписывали его санкции многие меры, которые принимали, например, национализацию промышленности, запрещение продавать мануфактуру и другие товары. Было ли на то благословение немцев, – неизвестно, но во всяком случае было благосклонное попускательство целому ряду возмутительных фактов, например, арестам и расстрелу многих русских офицеров; немцы и не подумали вступиться за них, ибо это было бы «вмешательством во внутренние дела».

Мирбаху пришлось недолго властвовать в Москве. Его убил левый эсер, еврей Блюмкин {193}. В нездоровой атмосфере того времени убийство Мирбаха евреем приветствовалось многими, как признак пробуждения национального русского чувства. Все ждали, что сделают немцы, что скажет Вильгельм. Ждали чуть ли не в 24 часа оккупации Москвы. Но прошел день, другой, третий, неделя, и ничего не случилось. Немцы потребовали миллион золотом в вознаграждение семье убитого. Большевики воспользовались этим, чтобы наложить арест на золото и ювелиров и еще увеличить одиозность немцев. Германский поверенный в делах потребовал права ввести в Москву батальон германских солдат для охраны миссии {194}, но большевики наотрез отказали и расклеили об этом плакаты по всему городу.

Это был самый тяжкий удар по престижу Германии. Было ясно, что она не в силах заставить большевиков уважать себя. Ряды сторонников германской ориентации сильно поубавились. К тому же в это время доходили раздутые слухи об успехах чехо-словаков и все взоры обратились в их сторону, ожидая с востока избавления.

Наконец, в середине июля разнесся слух, что Государь убит {195}. Слух этот был сначала опровергнут, а потом официально подтвержден в советских газетах и официально оправдан как мера, на которую местный Екатеринбургский совет вынужден будто бы был пойти из соображений государственной необходимости {196}. При этом советская печать открыто высказывала свое удовлетворение и в своих оценках сближала покойного государя с его родственниками среди европейских царствующих домов. Все это переполняло чашу. Продолжать отношения с правительством цареубийц Германия не могла безнаказанно и, если хотела перемены курса, она должна была, не обинуясь, это выявить.

Такого взгляда придерживалось большинство Правого центра. Тем более неожиданным был демонстративный уход из него кадетов. Степанов, Астров и Федоров заявили, что не могут далее оставаться в Правом центре, ибо считают недопустимою самую мысль о возможном соглашении с Германией, независимо от условий, на которых оно может состояться. Вместе с ними ушли П. Б. Струве и Белоруссов. Ушедшие образовали «Национальный центр» {197}с той же программой, какая была у Правого центра, но они вступили в более деятельное сотрудничество с левым центром, из которого вскоре образовался «Союз Возрождения» {198}. Раскол в Правом центре произошел по поводу необходимости ответить союзникам на их предложение о вмешательстве Японии.

Сторонники «политики свободных рук» относились отрицательно к этому вмешательству. Мы не верили, что Япония доведет его до конца. Мы думали, что она лишь воспользуется случаем, чтобы захватить наши территории и оставить за собой Приамурье, а к центру России не подойдет. Мы опасались тех ужасных результатов, которые могут произойти от повсеместного голода в России, когда она с запада будет сжата немцами, а с востока японцами, и когда линия фронта будет проходить посреди России. Кроме того, нас немало смущали лозунги, выкинутые чехословаками и теми центрами, которые возникали при их помощи. Чехословакам необходимо было содействие местных общественных элементов. Фактически, свергая большевиков, они нашли на местах эсеров, членов Учредительного собрания. Последние образовали в Самаре «Всероссийское правительство» {199}и считали себя источником всей власти в России. С их легкой руки, в армии, которая стала набираться, водворились «демократические» порядки, которые, в сущности, были отрицанием настоящего войска, скованного дисциплиной. В земельном вопросе самарское правительство стояло за закрепление фактических захватов, словом, – вносило не порядок и успокоение, а дезорганизацию. По всем этим причинам мы несочувственно относились к Восточному фронту. В то время мы надеялись на возможность разрешения русского кризиса внутренним переворотом. События показали, что это было ошибочным расчетом.

В Москве и других городах существовали тайные военные организации. До нас дошли вести о Добровольческой армии, о том, что она снова окрепла после геройского похода, совершенного в невероятных условиях. На привлечение этих сил, на возможность собрать силы на Украине и на Дону, который также был освобожден, мы и стали рассчитывать.

В Москве появился посланец Добровольческой армии, генерал Казанович {200}. От него мы узнали, что Ставка Добровольческой армии находится в Тихорецкой, что после невероятного похода, во время коего был убит Корнилов, армия оправилась, получила подкрепления и в настоящее время бодро смотрит на предстоящие задачи. Казановича прислали Верховный руководитель армии ген[ерал] Алексеев и главнокомандующий ее, ген[ерал] Деникин, с поручением войти в связь с политическими организациями. Он вез с собою наказы от обоих генералов. В этих наказах были формулированы основные пункты программы Добровольческой армии. Принимая приказания начальства без рассуждения к исполнению, ген[ерал] Казанович ставил такие же условия политическим партиям, указывая, что он не уполномочен вносить никаких изменений в полученный им наказ. В числе пунктов был решительный отказ командования Добровольческой армии вступать в какие бы то ни было переговоры с немцами. Кажется, одним из пунктов был созыв Учредительного собрания после освобождения России от большевиков.

Казанович бывал неоднократно в Правом центре еще до происшедшего в нем раскола. Впоследствии он ближе стал к Национальному центру, который столь же решительно отвергал возможность разговоров с немцами, но сам по себе это был весьма «квадратный» генерал. Он твердо держался буквы своей инструкции и не хотел слушать ничьих доводов, если они не сходились с этой инструкцией. Впоследствии, когда я спрашивал в штабе в Екатеринодаре, почему на такого человека пал выбор, мне ответили, что им вообще трудно выбирать, а что Казанович заявил себя, как храбрый генерал во время похода.

Хотя заявления ген. Казановича оставляли мало надежды на возможность привлечь на нашу сторону Добровольческую армию, однако мы, т[о] е[сть] сторонники «политики свободных рук», которые возобладали в направлении Правого центра, не видели другого лучшего выхода и способа разрешения русского кризиса. Ждать избавления от немцев и принять германскую ориентацию безо всяких условий мы считали невозможным; равным образом, мы отвергали возможность отдаться союзной ориентации без оглядки и призывать к себе Японию на помощь. Единственное приемлемое для нас решение было освобождение Москвы и России русскими силами. Эти силы надо было искать за рубежом Совдепии, – на Украине, на Дону и в Добровольческой армии. Нам нужно было лишь техническое содействие Германии для доставления этих сил в Москву; только на этой почве мы и признавали возможным договориться с немцами, настаивая на условиях, о которых я уже упоминал.