Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Было признано необходимым послать членов Центра в Киев, Новочеркасск и в Ставку Добровольческой армии. Я предложил свои услуги, ибо уже давно собирался пробраться с женой и сыном к остальным детям, о которых до нас дошли вести, что они живут в Персиановке, дачной местности под Новочеркасском. Их взяла на свое попечение вдова расстрелянного Орлова-Денисова, у которой было три сына приблизительно того же возраста {201}, что и мои сыновья.

Больше месяца прошло в хлопотах, чтобы устроить возможность выезда из Москвы. Требовалось разрешение различных большевицких учреждений, начиная с Центроплана и кончая Комиссариатом по иностранным делам. Без этого разрешения нельзя было получить визы от германского генерального консульства на въезд в Украину. Между тем мне было рискованно испрашивать разрешение от Комиссариата по иностранным делам, где меня могли арестовать как саботажника, тем более что мое пребывание при Добровольческой армии могло быть известным большевикам. В это время мы узнали, что мою жену разыскивают по обвинению в посылке Добровольческой армии белья и платья еще до первой поездки нашей на Дон осенью 1917 года. Об этом было напечатано в советских «Известиях», но мы узнали об этом две недели спустя; розыск у большевиков был случайный и плохо организованный.

Приходилось снова прибегать к фальшивым паспортам. В это время в Москве так же неожиданно, как и мы, появилась моя сестра В. Н. Лермонтова. Ей тоже пришлось бежать из Новочеркасска; некоторое время она прожила в Эссентуках, потом с четырнадцатилетней дочерью Соней проехала в Москву по Волге, через Царицын. Она тоже оставила своих мальчиков [Николая и Петра] в Новочеркасске и стремилась к ним, устроив свои дела в Москве. Ей и нам помог ее приятель по Новочеркасску Ермашов. Он занимал в Москве довольно видное положение, был помощником командующего Московским военным округом Муралова, начальником авиации и председателем комиссии с сложным названием, – по ликвидации каких-то дел на юге России.

Как ни рационально переломали все существующее большевики, они были бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «Центротекстиль», «Центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях. Большевицкий режим заинтересовывал таким образом и в центре и на местах людей, попадавших в материальную от него зависимость. Большие массы стонали под гнетом этих учреждений, плодившихся, как грибы, и высасывавших деньги. Например, наш Веневский уездный комитет имел бюджет в сотни тысяч рублей. Волостные комитеты стоили десятки тысяч. Между тем, никто не знал, как следует, компетенции новых учреждений. Ограбив помещиков и буржуазию, комитеты для своего содержания должны были грабить уже просто все население. Когда брожение в деревнях приняло опасные размеры, большевики решили расслоить и деревню. Тогда созданы были комитеты бедноты из малоземельных и неимущих крестьян, зачастую из лодырей и всяких отбросов. Эти комитеты получали права отнимать у более состоятельных крестьян то, что им казалось излишком. Трудно было дальше идти в том же направлении. Междоусобная война переносилась в самую гущу деревни, между соседями. Но дьявольский план большевиков на этот раз не мог осуществиться. Они скоро поняли, что, если комитеты бедноты разовьют свою деятельность, то никто не будет сеять и вообще работать, зная, что у него все будет отнято бездельниками. Угроза голода давала и без того себя чувствовать слишком реально. Поэтому большевики через некоторое время сократили деревенские комитеты бедноты. Вместо этого они стали восстанавливать прежние помещичьи хозяйства и даже иногда округлять их за счет крестьян, сажая в эти имения своих управляющих. Они поняли, что иначе города не получат хлеба из деревни.

В сущности, большевики насаждали не социализм, а новую буржуазию. Во всех учреждениях крали немилосердно. Красноармейцы, особенно латыши и китайцы, на которых опиралось большевицкое правительство в Кремле, получали огромное содержание, были прекрасно одеты, обуты; их кормили до отвала и, кроме того, им предоставляли частные обыски, которые порою кончались благополучно для людей, но никогда не проходили без похищения денег и драгоценностей.

На бульварах ходила нарядная толпа «товарищей», щегольски одетые красноармейцы с дамами. Они швыряли деньги, катаясь на лихачах, когда не имели возможности кататься на автомобилях, которые получили название «хамовозов», потому что никто, кроме товарищей и дам их сердца, не мог на них ездить. За право пользоваться своей лошадью три раза в неделю надо было платить 800 рублей в месяц, остальное время ею должны были пользоваться большевики. Разумеется, мало кому это было по средствам.

Я уехал из Москвы в июле 1918 года. С тех пор почти каждый месяц оттуда приезжал кто-нибудь; из рассказов приезжавших можно было судить, как становилось все хуже и хуже, как все более сгущалась атмосфера голода и бесправия. Но и та картина, которую мне пришлось наблюдать до отъезда, казалась достаточно яркой в этом отношении. Нам выдавали хлебный паек в 1/8 фунта [250], и то не каждый день. Когда хлеба не хватало, выдавали селедки или овес. А сам хлеб был самого низкого качества, наполовину с отрубями. Продукты из продовольственных лавок выдавались также самые низкопробные. Мы столовались у сестры Ольги и почти ежедневно в тарелке супа находили несколько червей. Ели, конечно, впроголодь; толстые люди совершенно исчезли из Москвы. И при этом жили под постоянным гнетом, ежедневно узнавая о новом мероприятии для удушения буржуазии или об аресте кого-нибудь из близких. Большинство общественных деятелей запасались подложными паспортами, меняли постоянно ночлег, стараясь изменять свою наружность. Разговоры велись главным образом о том, откуда можно достать что-нибудь съестное. Кроме того, таинственно сообщали друг другу «из самых достоверных источников», что через две недели произойдет переворот. Иногда точно называли число, когда это будет. И хотя проходили все сроки и ничего не случалось, но все продолжали жадно прислушиваться ко всем слухам. Оно и понятно. Без постоянно возобновляющейся надежды нельзя было бы переносить того, что до сих пор переносят обитатели Совдепии. Кто мог, тот, конечно, старался бежать из этого ада.

От Ермашова мы получили фальшивые удостоверения, которые пригодились нам и до отъезда. По ним нам удалось без труда получить полностью деньги с наших текущих счетов в то время, как всем выдавали зараз не свыше тысячи рублей, и притом приходилось простаивать по нескольку часов в очередях, так что создалась особая профессия людей, достававших деньги с текущего счета.