Александр Бендин - Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

Состояние православных церквей в дореформенный период ярко характеризуют сведения, доставленные из Западного края в Синод и МВД. Оказалось, что «свыше 3000 церквей из находящихся в помещичьих имениях, принадлежащих большей частью полякам, были в столь неудовлетворительном состоянии, что многие из них грозили разрушением и были потому запечатаны, а остальные по своему безобразию, убожеству и ветхости, требовали безотлагательной помощи» [172].

Печальный вид православных сельских храмов повергал в шок современников. По словам историка М. О. Кояловича, «я видел теперь еще целые десятки церквей, которые остаются закрытыми за неимением средств к их возобновлению и еще более таких, в которых хотя совершается богослужение, но среди такой бедности и с такими затруднениями, что, право, если бы не видел этого сам, то не поверил бы. Точно все это происходит не в России, столь славной между всеми славянами красотой и богатством своих храмов, а будто в несчастной Болгарии или Боснии».

Расположенные рядом с великолепными костелами подобные бедные православные церкви, на которых вили гнезда аисты, служили живым укором православию, унижали православную веру в глазах населения, укрепляя в его сознании мысль, что вера православная есть «вера хлопская», а вера католическая — «панская вера» [173].

В силу указанных обстоятельств «господствующая» в правовом отношении и доминировавшая численно Православная церковь и русское (белорусы и малороссы) крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения края (за исключением Ковенской губернии, населенной литовцами), в этноконфессиональных и социокультурных механизмах формирования идентичности края играли второстепенную роль [174].

Нельзя не отметить и другие факторы, влиявшие на функционирование конфессиональных механизмов идентификации края. Если Российское государство признавало легальный статус «терпимой» Римско-католической церкви, то для православного духовенства присутствие католичества на территории Белоруссии не являлось канонически легитимным.

Местное духовенство рассматривало католичество как «латинскую схизму», которая приобрела свою русскую (белорусы и малороссы) паству в результате прозелитизма среди православных во времена Речи Посполитой и перехода униатов в латинский обряд в конце XVIII — начале XIX вв [175].

Католичество, утвердившееся в крае, воспринималось православным духовенством и как этнически чуждая сила, пришедшая из Польши с целью полонизации коренного русского населения [176].

Основанием для утверждения о полонизаторских целях регионального католичества служила богослужебная практика костела и польское самосознание его клира. В католических парафиях Северо-Западного края из этнических белорусов и малороссов состояла, как правило, паства из низших сословий, в основном это были крестьяне и мещане. В то же время дополнительное богослужение в костелах проводилось на польском языке, который все прихожане, не только элита — помещики и шляхта, но и «низы» — крестьяне и мещане, — должны были знать.

В результате духовенство Римско-католической церкви становилось субъектом полонизации русского католического населения, а региональный костел — источником формирования представлений о польской идентичности края и его католического населения [177]. Под влиянием костела в среде белорусской и малорусской паствы постепенно сформировалось представление: «католик, значит поляк» [178].

Став религиозным символом колониального господства польской элиты, католический костел выступал одновременно и в амплуа угнетенной стороны. Очередное совпадение, характерное для колониальной ситуации в Северо-Западном крае, стало результатом политико-правовых перемен, произошедших на этой территории после присоединения ее к России. В бывшей Речи Посполитой Римско-католическая церковь обладала статусом господствующей, а Православная церковь, как Церковь «схизматическая», была едва терпимой, претерпевала гонения и унижения [179].

С присоединением земель Великого княжества Литовского к Российской империи правовое положение обеих Церквей кардинальным образом изменилось. Теперь Православная церковь получила статус «господствующей», в то время как Римско-католическая церковь была поставлена в положение «терпимой» [180].

Польская католическая иерархия не могла примириться со своим новым правовым статусом «терпимого» исповедания, отведенного ей российским законодательством [181]. Об этом свидетельствует заявление епископов, направленное правительству в 1861 г., об «угнетении совести», которое претерпевают католики Польши [182].

Революционные манифестации, происходившие в Варшаве в феврале 1861 г., придали декларируемому фактору религиозного «угнетения» характер реального политического протеста. Во время беспорядков агрессивное поведение демонстрантов вынудило войска стрелять в толпу. В результате пять участников демонстрации были убиты [183]. Кроме того, кто-то пустил слух, что во время столкновения войск с толпой казаки изломали крест, который несли в процессии.

В действительности, как отмечал А. В. Белецкий, такого факта не было, но эти крики: «у нас ломают кресты, над святыней ругаются», — произвели громадное впечатление на толпу — она освирепела, и в войска полетели камни. О поломанном кресте вскоре заговорили во всем Царстве Польском; о нем стали слагать легенды. Поломанный крест сделался мистической эмблемой Польши [184].

Это был сильный пропагандистский прием, позволивший придать начавшейся политической борьбе за независимость статус «священной войны». Для части фанатически настроенного католического духовенства и мирян мотив защиты поруганной католической веры стал мощным стимулом для участия в борьбе против власти «схизматиков» и «москалей». Среди католического населения стали распространяться подпольные агитки «о неистовствах москалей в Варшаве, краеугольным камнем были подробности о сломанном кресте , той знаменитой ксендзовской стратагеме, ложь которой изобразилась гравюрой и сотней тысяч экземпляров увековечила всю мерзость изобретательной уловки» [185].

А. Н. Мосолов вспоминает: «После первых варшавских беспорядков по всей Жмуди разнесся слух, что Москва хочет уничтожить веру католическую, что в Варшаве русские сломали крест на кафедральном костеле. Во всей Жмуди поднялись вопли и стоны. … На костелах появились огромные плакаты, изображавшие распятие, переломленное пополам; вокруг огромными буквами описывались зверские действия москалей в Варшаве с католиками и с их святыней» [186].