Татьяна Лабутина - Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

В это же время, как извещал Гаррис, граф Панин начал оказывать давление на великого князя. Он открыл секрет Репнина о том, что планируемое путешествие было задумано императрицей. Панин утверждал, что за этим планом скрывались «самые пагубные намерения»: воспрепятствовать возвращению великого князя и княгини в Россию и лишить их детей. И хотя граф в подтверждение своих слов не привел ни одного факта, все сказанное произвело на великого князя сильное впечатление. В результате он отказался назначить дату отъезда до тех пор, пока не поправятся его дети.

Императрица совершенно не знала, как поступить. Все, что она говорила великому князю и великой княгине, оказалось бесполезным, и, как утверждал Гаррис, «ни ее просьбы, ни повелительные выражения не могли на них подействовать». Князь Потемкин, включившийся в переговорный процесс, также оказался бессилен. В разговоре с Гаррисом он заметил, что императрица пошла на некоторые уступки, разрешив Их Величествам на обратном пути из Вены заехать в Берлин, чтобы великая княгиня могла повидаться со своими родственниками. Услышав это, посол пришел в необычайное волнение и «не теряя ни минуты, стал оспаривать эту робкую и даже пагубную уступчивость». Он сказал, что лучше вообще отменить путешествие, чем предпринять его на таких условиях, поскольку это будет отвечать интересам графа Панина. Гаррис стремился убедить Потемкина в том, что настала пора для «решительной борьбы», которая определит, «в чьи руки перейдут власть и управление». Как видно, посол подумывал о будущем правителе России – императоре Павле, и надеялся избавить его от влияния Панина, которого считал проводником интересов Пруссии.

Слова Гарриса подействовали на Потемкина. Он отправился к императрице, а вернувшись от нее через час, сообщил, что «все устроено»: отъезд Их Высочеств был назначен на следующее воскресенье, а лица, находившиеся в Царском Селе, должны были тотчас с ними проститься. Потемкин отметил, что императрица говорила с великим князем и великой княгиней «так ласково и искренне, что слова ее значительно их успокоили». Тем не менее, когда Гаррис пришел проститься с ними, они оба «были чрезвычайно взволнованы, глаза их были … полны слез», а из приема, который они ему оказали, посол заключил, что «они наслушались речей графа Панина» 567 567 Там же. С. 807–812. .

В депеше лорду Стормонту от 21 сентября 1781 г. Гаррис описывал церемонию отъезда великого князя и великой княгини из Царского Села: «Свита их состояла из шестидесяти человек и, пока они находятся в пределах … империи, они на всякой станции будут употреблять около двухсот сорока лошадей. При переезде через границу, число лиц, их сопровождавших, будет значительно уменьшено». Князь Орлов, князь Потемкин и граф Панин провожали их до кареты. «Невозможно описать волнения великой княгини, – продолжал посол. – Прощаясь с детьми, она упала в обморок и была отнесена в карету в бесчувственном состоянии. Она хотела сказать что-то императрице, но голос у нее оборвался, и вообще ее вид и манеры больше напоминали положение особы, осужденной на изгнание, чем готовящейся к приятному и поучительному путешествию. Великий князь находился почти в таком же состоянии. Войдя в карету, он опустил шторы и велел кучеру ехать как можно скорее» 568 568 Там же. С.800. . Императрица, проводившая их до прихожей своих покоев, «была сильно расстроена». Простившись с ними, она отправилась к внукам.

Завершая свое повествование, Гаррис делал вывод о том, что «необыкновенная чувствительность» Их Императорских Высочеств была вызвана не только разлукой с детьми. Он был убежден, что граф Панин «наполнил их умы опасениями, и они уехали под сильнейшим впечатлением ужаса». На взгляд посла, граф вел весьма опасную игру, поскольку не сомневался, что императрица догадывалась о его интригах. И действительно, Екатерина обращалась с Паниным «с рассчитанным пренебрежением, и это обращение подействовало на него так сильно, что его неизменно спокойная наружность выражала очевидное расстройство» 569 569 Там же. С. 800–801. . Вскоре последовали и административные меры. 29 сентября, как извещал Гаррис, Панин получил приказ отпустить секретаря, сдать все бумаги и покинуть свой пост. И хотя за Паниным сохранялось место члена Совета, но эту должность, по мнению посла, можно было считать только почетным званием.

Отставка сильно подействовала на графа. У него случилась внезапная лихорадка, он впал в беспамятство, перестал узнавать окружающих и потерял сознание. Лишь спустя несколько дней Панин стал приходить в себя. Императрица была сильно расстроена этой болезнью, однако не отменила своего приказа о его отставке. «Теперь ничто не может возвратить его к власти, кроме совершенной перемены системы и нового состава министерства», с удовлетворением констатировал посол 570 570 Там же. С. 813–814. .

Избавившись от своего недоброжелателя – графа Панина, Гаррис надеялся укрепить отношения с князем Потемкиным. Однако его ждало разочарование. В одной из депеш посол извещал лорда Стормонта, что не получал более «ни малой помощи» от князя, который не пересказывает императрице ничего из того, что он ему говорит, не сообщает никаких сведений 571 571 Там же. С. 814. . Подобную перемену в настроении князя посол объяснял его стремлением обеспечить свое собственное положение и влияние при дворе.

Оставшись без поддержки князя Потемкина, Гаррис обратился за посредничеством к Безбородко. В депеше от 5 ноября 1781 г. он сообщал, что имел продолжительный разговор с секретарем императрицы. Оставив в стороне вопрос о том, «имеет ли иностранная держава право требовать, чтобы великое и независимое государство подчинялось правилам, которые этой державе угодно было назвать всеобщими законами», посол стал доказывать Безбородко, что никому никогда не оказывалось столько внимания, как Ее Величеству. Ее корабли, даже нагруженные морскими снарядами, пропускались английскими судами без досмотра, а если случались непредвиденные задержки грузов, то выплачивались значительные штрафы. Однако взамен благодарности императрица выражает свое недовольство, отдает приказ, чтобы ни одно русское судно не было задержано. Заметим, что подобную реакцию Екатерины II вызвали жалобы купцов на задержание английским фрегатом «Ариадной» российского судна, снаряженного товарами для Испании. И хотя корабль был вскоре отпущен, императрица возмутилась действиями англичан. В свою очередь британский посол выразил недовольство высказываниями Екатерины, чем он не преминул поделиться с ее секретарем.

Противодействие Великобритании принципу вооруженного нейтралитета и продолжающиеся отдельные попытки задержания российских судов англичанами вызвали со стороны Екатерины II охлаждение в отношениях с британским послом. В депеше от 9 ноября 1781 г. Гаррис сетовал на то, что с некоторых пор императрица стала заметно отличать его противников – министров Франции и Пруссии, к которым относилась ранее весьма прохладно. Если прежде она обращалась с французским послом Девераком «чрезвычайно холодно», утверждая, что он ей не нравится, то в последние дни на приемах Екатерина «исключает» Гарриса и приглашает француза к своей карточной игре. «Я знаю, – замечал посол, – что в интимном кругу она стала хорошо о нем отзываться» 572 572 Там же. С. 817–818. .