Ростислав Долгилевич - Западный Берлин и советская дипломатия (1963–1969 гг.)

8 мая 1963 г. советское посольство в ГДР предложило руководству МИД «на высоком уровне рекомендовать немецким друзьям, учитывая настроения в демократическом Берлине и ГДР, разрешить более широкий выборочный доступ западноберлинских жителей в демократический Берлин по пропускам ГДР» [289] АВП РФ, ф. 0742, оп. 8, п. 61, д. 23, л. 68. . Однако заведующий Третьим европейским отделом МИД И. И. Ильичев в информации на имя А. А. Громыко от 16 мая выразил мнение, что «передача немецким друзьям рекомендаций с нашей стороны представляется вряд ли целесообразной, тем более, что они нашего мнения по данному вопросу не запрашивали» [290] Там же, л. 22–23. .

22 июня 1963 г. Третий европейский отдел направил Громыко в порядке подготовки его встречи с Абрасимовым материал, подписанный заместителем министра иностранных дел В. С. Семеновым и Ильичевым, в котором также говорилось, что «в сложившихся условиях выступление по нашей инициативе перед немецкими друзьями с какими-либо рекомендациями по данному вопросу (о посещениях западноберлинцами Восточного Берлина — Р. Д.) представляется нецелесообразным» [291] Там же, л. 68. .

Некоторые различия в подходах не могли помешать сотрудничеству между СССР и ГДР в вопросе о посещениях западноберлинцами Восточного Берлина, или, как его называли чаще, в вопросе о пропусках. Так, 12 декабря 1963 г., за пять дней до заключения первого соглашения о пропусках, и 17 декабря, вдень заключения этого соглашения, Ульбрихт направил на имя Хрущева письма, в которых подробно информировал его о ходе и результатах переговоров. МИД счел целесообразным поручить Абрасимову передать Ульбрихту благодарность Хрущева за информацию. По этому вопросу было принято даже специальное постановление секретариата ЦК КПСС [292] Там же, л. 91. .

«Мягкое давление» советского руководства на Восточный Берлин объективно вело в ряде случаев к смягчению восточногерманской позиции на переговорах с сенатом. В частности, согласие руководства Ульбрихта с тем, что договоренность от 17 декабря 1963 г. исключала осуществление суверенных действий ГДР в Западном Берлине, можно объяснить только тем, что «оно действовало в строгом согласовании с Кремлем и самим Хрущевым» [293] Веттиг Г. Указ, соч., с. 276. .

Хрущев и его окружение исходили, вероятно, из того, что соглашения о пропусках должны были не только успокоить общественность в обоих германских государствах, но и открыть путь к дальнейшим переговорам ГДР с Западным Берлином и даже с ФРГ. И прямо, и косвенно это способствовало бы международному признанию ГДР. Как видно из высказываний сотрудников МИД и аппарата ЦК КПСС 27 декабря 1963 г. на одном из приемов, СССР считал даже нужным подготовиться к тому, что будет поднят вопрос о доступе граждан ГДР в Западный Берлин. Возражение дипломата из ГДР, что такой вопрос может стать предметом обсуждения только после «нормализации» положения в Западном Берлине, советские участники разговора отвергли и подчеркнули заинтересованность советской стороны в продвижении Брандта «по линии Тутцинга» [294] Там же, с. 216–211. Филитов А. М. Советский Союз и «новая восточная политика» ФРГ. — Холодная война и политика разрядки: дискуссионные проблемы, с. 177–178; «Линия Тутцинга» — политический курс, изложенный Э. Баром 15 июля 1963 г. в евангелической академии города Тутцинга. Он предусматривал переход к концепции «поворота путем сближения» с ГДР. . Советское руководство, рассматривая вопрос о пропусках, выходило далеко за рамки берлинской проблематики: оно хотело видеть Брандта не только председателем СДПГ, но и канцлером ФРГ. Помощь, оказанная ему сегодня, даже путем частичных уступок и компромиссов в вопросе о пропусках, завтра могла окупиться сторицей.

Различия в подходах СССР и ГДР к соглашениям о пропусках были связаны с разным видением советским и восточногерманским руководством будущего Западного Берлина. Как справедливо отмечал А. М. Филитов, внешне могло создаться впечатление, что Ульбрихт был более осторожен, чем Хрущев, менее склонен к авантюрам. Но «при более внимательном рассмотрении картина меняется на противоположную: „вольный город“ не устраивал его (Ульбрихта — Р. Д.) потому, что он хотел просто включить Западный Берлин в ГДР» [295] Филитов А. М. Германия в советском внешнеполитическом планировании 1941–1990. с. 264. . Так как СССР в 1963–1964 гг. постепенно снял с повестки дня вопрос о «вольном городе», первопричина различий в подходах к соглашениям о пропусках со временем сошла на нет, и речь в дальнейшем могла идти лишь о том, каким должен быть баланс взаимных уступок сената и правительства ГДР. Советская дипломатия продолжала «подталкивать» ГДР к более умеренному курсу в этом вопросе.

Уже через пять месяцев после возведения Берлинской стены появились признаки того, что у Хрущева нет намерений заключать германский мирный договор и таким путем «нормализовать положение в Западном Берлине». На заседании Президиума ЦК КПСС 8 января 1962 г. он заявил, что не видит особых выгод, которые принесло бы Советскому Союзу подписание германского мирного договора. Перейдя к образным выражениям, Хрущев сказал далее, что в условиях открытых границ с ГДР Западный Берлин представлял собой кость, которая «давала довольно воспалительный процесс в нашем горле. Когда мы стену закрыли, мы эту кость вынули и всадили своему врагу, и теперь эта кость работает не против нас, а за нас» [296] Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. I. Черновые протокольне записи заседаний. Стенограммы. Постановления. М., 2003, с. 538–539. .

Что касается ГДР, то в концепцию «самостоятельной политической единицы» входили компоненты, которые делали ее активным игроком на берлинском поле: ведь многие практические мероприятия по пресечению акций ФРГ в Западном Берлине могли быть осуществлены только властями ГДР. Среди них — запрет проезда по территории ГДР министрам правительства ФРГ, депутатам бундестага и другим западногерманским политикам и чиновникам. В последующие годы ГДР не раз прибегала к подобным мерам.

Добившись решения главной проблемы — пресечения массового бегства в Западный Берлин, ГДР теперь могла сосредоточиться на вопросах внутренней стабилизации и на шагах, которые вели бы ее к признанию международным сообществом де-факто и де-юре. Начинать этот процесс рациональнее всего было с Западного Берлина. Концепция самостоятельной политической единицы в полной мере соответствовала политике прямых переговоров между правительством ГДР и западно-берлинским сенатом. Вместе с тем новая концепция позволяла советской дипломатии эффективно воздействовать на руководство ГДР, если требовалось побудить его к более сдержанному курсу по отношению к Западному Берлину.