Валерий Байдин - Древнерусское предхристианство

Поэтические представления и религиозные чаяния народа плохо переводятся на язык строгой науки, но именно они составляют суть его «глубинной веры» – противоречивой и неразрушимой, хранящей волю к жизни и пророчество о бессмертии души.

Начало телесности и истоки духовной жизни заключены в женщине. Молоко матери словно причастие приобщает младенца к бытию раньше всех религиозных таинств. Материнский язык становится родным, её любовь – первой проповедью, а голос, некогда певший у колыбели, всю жизнь отзывается в сознании:

Виноград ты мой, ягодка,

Наливной ты мой яблочек,

Удалой ты будешь молодец,

Уродился ты хорош, пригож,

Будешь счастливый, талантливый,

На работе ты ретивый да заботливый,

Ты с людьми говорливый да приветливый,

У родителей любимый да почётливый,

Красны девицы полюбят тебя /…/. [622]

Эти строки сохранились от далекого прошлого. В них соединились слова молитв, надежды и мудрости. Богатству языка соответствовали произведения древнерусской художественной культуры. Женская одежда и украшения, изящество которых подчас превосходило искусство соседних с Русью народов, [623]свидетельствовали об утонченности древнерусской женщины. Во все эпохи она являлась носительницей начала красоты, красы. Этимология слова жена «женщина» восходит к индоевропейским истокам. Праславянский корень * gen– родствен санскритскому gnā «богиня», авестийскому gǝnā-, γnа «жена», древнегреческому γυνή «жена» и γένος «рождение, род», латинскому geno «порождать, производить».

Весь строй древнерусской жизни определялся взаимоотношениями мужского и женского «чина»: мужчин и женщин. Жених и невеста назывались сужеными. Понятие суда «участи, доли», а затем судьбы, «суда Божия» определяли древнее супружество. Слово брак произошло от выражения «брать (в жёны)». Наиболее архаичным браком являлось умыкание (от «умчать») – кража девушек пришельцами из других общин, которое чаще всего происходило добровольно, после сговора молодых «на игрищах меж селы». Обычно брак происходил в виде символической купли «выкупа» невесты из дома её отца родственниками жениха. Обрядовой «платой» при этом считался плат, означавший приданое невесты и свидетельство её девственности, – подарочный платок, которым после свадьбы непременно должна была покрываться жена. Браки, совершавшиеся без любви, во все времена приносили немало горя, нередко приводили к бегству с возлюбленным до венчания. Однако в свадебном «плаче невесты по косе» нельзя не заметить обережного обряда, мольбы о будущем счастье и суеверно скрываемой радости:

В девичьих песнях о «суженом» звучало:

В браке женщина становилась мужатицей «замужней», супругой «сопряжённой, соединённой» с мужем. Её называли жена «рождающая», а затем мать «имеющая детей» (от глагола имати «иметь»). [625]В языке не могли не отразиться любовные и семейные отношения. Беременную женщину называли бережей «бережённой», [626]хозяйку дома – любой «любимой», другиней «подругой», а также родной, милой, ладой (от слова лад «союз, уклад; созвучие»), усладой и сладимой «сладкой», радой (от «радость»), согревой (от «греть»), утехой (от «утешать»), желью «желанной», хотью «страстно желаемой, вожделенной». Один лишь этот словесный ряд свидетельствует о глубине супружеских отношений в Древней Руси, где жена являлась высоко ценимой, равной с мужем.

Древнерусский брак мог быть расторгнут из-за бесплодия жены, а иногда мужа. [627] Наложницу, взятую «на ложе» для рождения детей, называли суложь или женима. Жена могла по взаимному согласию покинуть мужа, стать отпущенницей или попросту сбежать, превратиться в гулящую, в шлюху (от «шляться») и заблудить «впасть в блуд». Корень последнего слова, видимо, восходил к пастушескому быту, оно породило бранные выражения, в равной степени относимые и к недостойному поведению, и к жизни духовной – к еретикам и богохульникам. В таком значении его употреблял в своём «Житии» знаменитый писатель, протопоп Аввакум.

Важное значение помимо речевого общения придавали «красноречивым» знакам – выражению глаз, лица, телодвижению. Поведение было тесно связано со словом. Отношения между мужчиной и женщиной были внешне сдержанными, резкие речи и движения считались наглыми «внезапными, бесстыдными». [628]От древнерусских стужать «тяготить», студа, стужа «холод, отвращение» происходило слово стыд. В древности со-весть понималась как тихое провещание сердца, посылающего весть, дающего совет. Её нельзя было ослушаться, от стыда у человека стыла кровь, становилась постылой жизнь. Ум и опыт позволяли понять, что людское сердце – ретивое «горячее, неверное». Добрый, сердечный человек мог стать сердитым, осерчать и «в сердцах» сотворить зло. Горячность, вспыльчивость (от слова пыл «огонь, жар») разрушали семейный мир, сжигали супружеские чувства. Неудивительно, что слова гн ев и о гн ь одного корня. Грех вызывал ощущение горя, горечи, от которой всё горело внутри и горестью отражалось на лице. Напротив, улыбка свидетельствовала о приязни не только к любому, но к любому человеку – улыбити, улюбить в древности означало «полюбить». Вражда разделяла, вела к зависти (от древнерусского завидети «смотреть издалека») и ненависти «нежелании видеть», о человеке начинали судить и судачить, оговоры и наветы превращались в клевету – злые языки словно клевали душу…

О существовании общепринятых нравственных запретов говорят слова оголтелый «оголивший тело», позор «выставление напоказ» (от «зреть, смотреть»), издевательство «раздевание», срам «запрет». Глагол изгалятися «насмехаться, глумиться», [629] вероятно, значил «обнажать тело», а не только «зубоскалить». Слово целовати предполагало прикосновение губами к челу «лбу», в отличие от лобызати «целовать в губы» (от лобъзъ «губа»). Семейную любовь выражала ласка. Глагол ласкати, родствен древнеиндийским lasati «желает» и lasati «сияет, блестит», он одного корня с лоск «блеск, лоснение» и, вероятно, имел второе значение «гладить, нежить». Нежность связывалась не только с негой «телесной лаской», слово нагой первично относилось к «лишенному защиты, мягкому, ранимому», а нежити значило оберегать «младенческое», «слабое» тело и лишь во вторичном понимании – «ласкать, гладить нечто обнажённое». [630]