Валерий Байдин - Древнерусское предхристианство

Сѣни «сияющие тени предков» неотступно сопровождали живых и являлись во сне, что объясняет близость этого слова к древнерусскому съние «сон». Посещая родичей, духи умерших незримо осеняли их, оберегая от зла. В близких значениях глагол осенять (от сиять «озарять светом») впоследствии использовался в выражениях «осенить крестом», «осенить благодатью», «осеняльная свеча» («обрядная, при архиерейском богослужении»). [182] Даль Владимир. Цит. соч. Т. 2. С. 625. Души родителей иначе именовали манами (от праславянского * manъ/mana , родственного словам манить, обман и латинскому manes «души умерших, тени усопших»).

Предположительно, упырями русы называли нечистых покойников, души которых в обряде сожжения «не приняло небо». Это слово можно сблизить с древнерусским пырь «зола, угли, искры», родственным литовскому pirkšnys и латышскому pirkstis «искра в золе, жар». Душа упыря вселялась в тело мертвеца-оборотня, принимавшего облик нетопыря «летучей мыши», а также совы или волка, глаза которых угольками горели по ночам.

Древнерусское навь (навие, навей, навье, навья, навка, мавка) считают синонимом слов «мертвец», «покойник». Однако его начальное значение, связанное с индоевропейской чередующейся основой *nav-/nov-/ nev- было иным. В более древнем употреблении оно связывалось с понятиями «обновление»: греческое νέος , латинское novus , древнеиндийское náuṣ , авестийское nava , древнерусское новь «новизна, новый». Во всех языках, кроме древнерусского и балтийских, у этой формы имелись производные, восходящие к индоевропейскому * néwos и означающие «девять» (буквально – «новое число, идущее после восьмёрки»): древнегреческие νέοσ и εννέα , латинское novus и novem , древнеиндийское návan , немецкие neu и neun , английское new , французское neuf и пр.

Возможно, индоевропейскую основу * nav- / nov -/ nev– поначалу относили к смерти: греческое νεκρóς «мёртвый», готское naus «труп, мёртвый», древнепрусское nowis и латышское nâve «смерть». Затем её связали с погребальным обрядом сплавления по реке в символическом «корабле»: греческое ναῦς , латинское navis , древнеиндийское náuṣ , авестийское nāv ирландское nau . В более поздних, земледельческих культурах корень nav– относился уже к погребению в «возделанной, родной земле» (на поле, пашне): греческое νειóςи νειϝóς «поле», древнеиндийское nivat «низина», восточнославянское нива «хлебное поле, пашня, óрань»

Словом навь (навий) прарусы называли не мертвеца, а его душу в бестелесной оболочке, и потому это слово могло означать не-явь «нечто невидимое». В древнем понимании, тело являло вещественную природу человека и животного. К праславянскому * tēlo восходят слова теля «телёнок», тыл «задняя часть, спина, затылок», ты́ти «жиреть, полнеть, толстеть». Умерший терял тело , разделявшееся на мёртвую плоть и бессмертный дух – это слово родственно глаголу ýхати «незримо витать, дуть, пахнуть». Тело воспринимали как живой сосуд , хранящий в себе кровеносные сосуды и содержащий душу. После сожжения останки человека помещали в погребальный сосуд . Древнерусское съсудъ родственно слову судьно «сосуд, судно, лодка» и сохранило связь с двумя главными обрядами погребения: закапыванием сосуда с прахом (кубышка, горшок, крынка «покрытая крышкой») в земле и его отправлением по реке на похоронном судне . Однокоренные слова сосуд, судно, посуда, судок, ссуда восходят к основе судъ в значении «судьба, приговор, доля, участь». По-видимому, от суда жрецов зависела посмертная судьба тела – сосуд или судно , которые в зависимости от чести человека ему ссужали для новой жизни. Судьба души после отделения от тела и чин погребального обряда были неразрывно связаны. Она либо сразу возносилась к ирию в огне священного костра, либо медленно плыла по руслам земных рек к «небесной реке», либо мучительно долго перерождалась в лесном мире, поглощаемая его обитателями или же нескончаемо страдала во чреве подземного гада .

Слова новый и корабль в древнерусском языке никак не соотносились, однако подтверждением связи «погребения» и «уплывания» служит родство основы греб- с глаголами разгребать, погребать и грести, гребсти, а также паронимическая близость с цепочкой родственных слов гроб, короб, корабль. Это сопоставление находит продолжение в созвучных латинских словах carabus «челнок из прутьев, обтянутых кожей», corbis «корзина» и corpus «тело, плоть».

Двойное значение глагола пла́вити «сплавлять, плавить по реке» и «плавить на огне, расплавлять» следует соотнести с двузначностью глагола топи́ти «утапливать в воде» и «топить печь, сжигая топливо». Тело умершего символически топили в священном огне и сплавляли на небо. Забытый смысл «мыть, обмывать» у глагола плавать, плыть сохранился в однокоренном литовском pláuti «полоскать, мыть», в древнеиндийском plutás «плывущий, омытый» и в греческом πλυτóς «мытый». Словом плоть, видимо, называли сплавляемое по реке тело, которое очищалось водой перед тем, как достигнуть ирия . Понимание древнерусского пълть «кожа, плоть, тело», как «плавающей оболочки», отразилось в словах плю́че «лёгкое», плоути «плыть» и пълтъ «плот», родственных латышских pluta «плоть, кожа» и pluts «плот, паром», а также в греческом πλεύμων «лёгкое».

В эпоху хтонических культов полагали, что тело, сотворённое их мировых стихий, должно исчезнуть, воссоединившись с одной из них. По мере усложнения религиозной картины мира посмертный путь души всё больше связывался с её чистотой, с честной жизнью человека. В зависимости от благочестия умершего, его предавали огню и воздуху (прах развеивали в небе), речной воде, лесу, земле. К глубокой древности восходил обычай омовения и обряжения покойного в чистую одежду. [183] В дореволюционной России существовал обычай облачаться в чистую одежду перед неминуемой смертью: тяжёлым сражением, казнью или кончиной. Следы обряда сплавления тела умершего по «омывающим, очищающим» водам реки, остались в древнерусскм мыто «пошлина за ввоз, награда, выкуп», связанного с глаголом мыть. Мытарство стало означать «искупление, очищение». Близки по смыслу к слову мыто готское mota и древневерхненемецкое mûta «выкуп», латинское mūto «я изменяюсь», древнегреческое μετανοώ «раскаиваться, изменяться». В христианскую эпоху посмертные «мытарства» души сопровождали оплакиванием – «слёзным омовением» души покойного и сорокадневными очистительными молитвами о её спасении.