Юлиан Шульмейстер - Расплата

Запомнился этот случай Прикидько, но не из-за забавы с Коном: такая чепуха была обыденным явлением. Запомнился потому, что довелось сопровождать эшелон, а евреи в пути пропилили стенку вагона и бежали. Начальство потом разбиралось, была неприятность… Значит, и этот бежал! Жаль, что тогда не догнали.

— Этот гражданин меня с кем-то путает, никого я не обижал и не бил.

— Мисюра подтвердил, что был такой случай, что он вместе с вами и Сушко избивал этого гражданина, — сообщает Харитоненко.

— Мисюра отвечает за свои показания, я за свои. Раз признает, что бил, значит, бил. Это его дело.

Рассказывает Эдмунд Кон, как Прикидько избивал узников во время так называемой зарядки, как во время «бегов» ставил подножки, чтобы упавших отправляли на смерть, как бил и убивал просто так, по своей прихоти, чтобы показать эсэсовцам усердие. Прикидько в ответ одно и то же твердит: «Ничего этого не было, никого не обижал, к лагерникам относился по-человечески».

Отвечает автоматически, а мысли заняты другим: следователь разыщет бежавших лагерников, тогда дело пропащее. От вахманов можно отбиться: поди разберись, кто на кого наговаривает; от этих же не отобьешься, им поверят, на них не скажешь, что отводят вину от себя. А сознаваться нельзя: это конец.

Харитоненко приехал в Чабанку — степное село под Очаковом. Небо, кажется, выцвело от жары, белые хаты купаются в щедром солнце. Молодицы спасают лица от палящих лучей, из-под белых платков видны лишь задорные глаза.

Приспособились люди к степи, живут удобно, красиво. На дороге пыль по щиколотку, но в какую хату ни зайди — на полу блестят чистотой цветные половики. Стены украшены нарядными рукоделиями, фотографиями хозяев и их многочисленной родни. Любят в Чабанке петь песни — протяжные, задумчивые, как окружающий простор.

Харитоненко не просто допрашивает свидетелей, а вживается в быт и нравы Чабанки. Изучая предвоенную и послевоенную жизнь обвиняемого Степана Васильевича Прикидько, ищет корни его психологии, поведения. Характерно, что односельчане, как правило, начинают не с сына, а с отца — Василия Петровича. Вступил в колхоз не первым и не последним, успев через знакомого цыгана сплавить корову. Кое-кого наказали за такие дела, к нему же не было претензий, сам жаловался: «Украли!» В колхозе жил неплохо. Трудодень небогатый, но у колхозного сторожа куча свободного времени, которое он толково использовал в личном хозяйстве. Кроме того, сапожничал.

Уже с первых бесед Харитоненко почувствовал, что в селе чуждались хаты Прикидько, и не трудно понять почему. Люди привыкли жить дружно, вечерами собираются на посиделки, молодежь поет и отплясывает на вечеринках. Любят угощать друг друга. Прикидьки — вроде на отшибе: и сами никого не угощали, и им никто ничего не нес, обходя стороной негостеприимную хату. Василия Петровича это не тревожило: «Я к людям не лезу, и в мой двор пусть не суют нос». Так толковал дома, а на колхозных собраниях помалкивал. Сидел, слушал, в душе удивлялся человеческой глупости: «За что хвалят Советскую власть? За то, что поманила землей, а потом забрала и загнала в колхоз? Да зачем мне колхоз! Работал бы на себя, давно жил бы себе барином. Конечно, если не мозолить глаза и знать счет копейке, то и сейчас можно кое-что прикопить».

Так и жили. Сын Николай рано уехал в город. Сын Степан — отцу первый помощник. На четвертом классе закончил учебу, стал постигать другие науки. С утра до вечера трудится в домашнем хозяйстве. Учится у отца сапожничать. Ездит с батей на рынок в Очаков. Приглядевшись к отцовской торговле, стал и сам торговать.

Школьный учитель Панасенко рассказал, как до войны был однажды со Степаном на рынке. Подошла какая-то женщина, приценивается к курице, Степан заломил грабительскую цену.

— Отдать четверть зарплаты за курицу! — возмущается женщина.

— Не покупайте! — спокойно отвечает Степан.

Тяжело вздохнув, отдает женщина деньги:

— Нет у вас совести!

— Зачем нам совесть, мы люди темные. Были бы гроши, — прячет Степан в кошелек деньги. — Раз такие совестливые, сами растите кур.

Доярка Валентина Игнатьевна вспомнила, как до войны Прикидько обидел ее задушевную подружку — сироту Анну. Гулял с ней, пока не забеременела. Заговорила Аня о свадьбе — Степан ни в какую: «У тебя ничего, у меня — ничего, вместе — два ничего. На паре злыдней далеко не уедешь». Убивается девка, не может понять Степана: у нее здоровые руки, у него тоже, есть хата, что еще требуется! Стада Валентина Игнатьевна совестить — ухмыляется: «Дурная она, что ли? Как не может понять, что я не согласен жить голодранцем! И в армии еще не служил. Отслужу — там будет видно».

— Ребеночек-то чем виноват? Зачем опозорил девушку?

— Получилось по глупости! — объясняет Степан. — А она о чем думала?

Родила Аня дочку, а Степана через месяц, в ноябре тридцать девятого года, призвали в Красную Армию.

Харитоненко разыскал двух односельчан-одногодков Прикидько — Самойленко и Бондарчука, служивших с ним в одной части в Шепетовке. От них узнал, как Прикидько исхитрялся на срочной службе. Назначают в наряд или начинается учение — идет в санчасть. Здоров, как бык, жалуется на боль в животе. Почему живот? В отдельном батальоне нет врача, авось военфельдшер не разберется.

Шла служба ни шатко ни валко, пока не приключилась история.

Был в их взводе Федя Малявко, жадный-прежадный. Получит посылку, накроется одеялом и чавкает. Однажды красноармеец Иван Афонин не выдержал, содрал одеяло; у Малявко в одной руке кусок сала, в другой — хлеб.

— Может, раскулачим скотину? — предлагает Афонин.

Хоть противны хлопцам повадки Малявко, все же решили не связываться. Утром красноармеец Малявко заявил командиру взвода младшему лейтенанту Селиванову, что из вещевого мешка пропало два килограмма сала. Взвод дружный, ребята горой стоят друг за друга, а тут такое ЧП. Селиванову стыдно слушать Малявко, все же спросил:

— Кого подозреваете?

— Вчера красноармеец Афонин предложил меня раскулачить, забрать сало, — докладывает тот.

Селиванов выстроил взвод и сообщил о происшествии. Мол, кто подшутил над Малявко, пусть отдаст сало, а то нехорошо получается. Молчат красноармейцы, помкомвзвода старший сержант Плющ за всех доложил:

— Пусть Малявко не позорит взвод, никто не стал бы марать руки о его сало.

— А раскулачивать предлагали? — спрашивает Селиванов.

Взвод молчит, Селиванов опрашивает поименно. Андрейченко — нет. — Антонов — нет. Дошел черед до Прикидько.

— Чего брешете? Афонин предлагал раскулачить, все слышали…

Вспоминая и заново переживая события давних лет, Самойленко сообщает следователю: