Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Вопрос о назначении Уиндхема вместо Дигби или Николаса стал конфликтом, угрожавшим неустойчивому единству в эмигрантских кругах. О нем Хайд высказался решительно потому, что были затронуты его союзника и родственника Николаса. Как иногда бывает, конфликт разрядила вовремя прозвучавшая шутка: «Однажды в присутствии канцлера и других людей лорд Коттингтон с самым серьезным видом обратился к королю (по своему обычаю он никогда не улыбался, когда говорил что-то, от чего другие приходили в веселье), что у него есть нижайшая просьба от имени старого слуги его отца, которого тот очень любил, как и других простых людей. Так вот, этот человек много лет был его сокольничим, он и сейчас один из лучших сокольничих в Англии. Коттингтон сказал, что готов подробно описать искусство этого человека, поскольку и сам отлично разбирается в тонкостях такой охоты. Затем он продолжил: король не держит сокольничих, он тот человек состарился и уже не может скакать верхом, как раньше. Но он честен, умеет читать, и у него еще внятный голос, поэтому не может ли его величество сделать его своим духовником. Все это он говорил со спокойным и задумчивым видом. Король с улыбкой спросил, что означают эти слова, и Коттингтон с той же серьезностью заявил: его сокольничий во всех отношениях так же годен стать духовником, как полковник Уиндхем государственным секретарём. Это было так неожиданно, поскольку никогда раньше он не говорил об этом с королём, что все присутствовавшие не могли удержаться от смеха. Свидетели рассказывали об этом во всех компаниях, и король был вынужден отказаться от своего намерения, те, кто его к этому подталкивал, были так посрамлены, что эта тема больше не возникала» [7, V, 54–55 ]. Этот эпизод заслуживает краткого комментария, поскольку является примером одного из правил английского юмора — правила серьёзности. Ту же черту отмечали оказавшиеся в Англии в конце XVIII — первой половине XIX века русские путешественники [139]. Когда англичане говорят несерьезные вещи с серьёзным видом, это часто вводит в заблуждение иностранцев. Среди «обманутых» иностранцев был, например, плохо знавший английский Николай Карамзин, назвавший англичан угрюмыми [121, 595 ]. Как пишет В. П. Шестаков, «английский юмор не сводится к простой шутливости. Действительно, одна и характерная особенность английского юмора в том, что он сохраняет серьезность, когда шутит. Шутливость и серьезность — это два необходимых элемента в английском юморе» [147, 87 ]. Шутка Коттингтона — высший класс английского юмора — он выглядел и говорил так, что даже друзья-англичане попались на его удочку.

После того, как Карл II покинул в сентябре 1649 года Сен Жермен и направился на Джерси, послы выехали в Испанию, но перед отъездом сочли нужным встретиться как с Мазарини, так и с лидерами Фронды. Они столкнулись с неприятным для них сюрпризом. Официальная аудиенция была невозможна, и Коттингтон тайно посетил королеву Анну Австрийскую с просьбой рекомендовать их королю Испании Филиппу IV, приходившемуся ей братом. От неё он направился к герцогу Орлеанскому, но там произошел конфуз. Едва Коттингтон завел речь, не могли они быть чем-то полезны герцогу, тот закричал, что ему нет дела до Испании, и выбежал из комнаты. Конде послы решили посетить вместе, и получили от него вежливый, но твердый ответ, что по причине беспорядков и ревности двора не сможет их видеть. Кардинал Мазарини всё же назначил время для аудиенции, продолжавшейся полчаса. Собственно, участвовал в беседе только Коттингтон, поскольку говорили по-испански. Мазарини утверждал, что искренне хочет мира между двумя коронами, и просил сообщить главному испанскому министру дону Луису де Гаро, племяннику прежнего, умершего к тому времени всесильного фаворита Филиппа IV герцога Оливареса, и готов встретиться с ним где-нибудь на границе между двумя странами.

За доставку к границам Испании послы заплатили 400 пистолей наличными, отправляясь из Парижа. В составе посольства находилось двадцать человек. Добравшись до Бордо без остановок, послы могли оценить масштаб беспорядков. Горожане и Бордосский парламент изгнали герцога де Эспернона, считавшегося человеком Мазарини, и требовали назначить губернатором провинции Конде. Представители городского совета, встретившись с послами, подтвердили: смещение Эспернона — их категорическое условие. Внимание к положению в Бордо не было случайным: город был в то время центром оппозиционной борьбы. Советский историк Б. Ф. Поршнев, рассматривавший Фронду как острый классовый конфликт, отмечал: «Когда во всей Франции дело уже свелось к „Фронде принцев“, в Бордо имел место подъем мелкобуржуазного демократического движения»; там Фронда прибрела «демократический характер», и местные революционеры действовали под влиянием идей английских левеллеров [115, II, 86 ]. Каков бы ни был характер движения, оставаться в Бордо казалось небезопасным, и через день англичане поторопились уехать, радуясь тому, что их повозки и багаж не пострадали. На двадцатый день после отъезда из Парижа они приблизились к границам с Испанией. В Жироне они наблюдали следы французской армии — разрушенные и еще не восстановленные жилища. Первым большим испанским городом, куда послы Карла II прибыли, был Сан Себастьян на побережье Бискайского залива, центр провинции Гипускуа. Сюда их доставили на мулах, губернатор выделил им для проживания один из лучших домов. Послов приветствовали английские купцы, здесь проживавшие, и представители городских властей. Однако они быстро убедились, что дальше ехать не могут. Им показали приказ испанского «государственного секретаря», предупреждавший: если появятся послы принца Уэльского, их следует принять с почестями, но никуда не выпускать без специального разрешения. Послы испытали двойное унижение: мало того, что они оказались на положении почетных пленников, но и титул их суверена был намеренно принижен. При посредничестве сэра Беджамена Райта, купца двадцать лет торговавшего с Испанией, они отправили письмо Луису де Гаро, считая нужным уточнить своё положение: если правительство считает их посольство неуместным, они немедленно вернутся к своему господину. Вскоре был получен ответ, в котором министр вежливо извинялся за ошибку секретаря и объяснял сложившуюся ситуацию всеобщей занятостью в связи с приездом ко двору невесты Филиппа IV, Марианны Австрийской, которая приходилась ему племянницей и была до этого невестой его умершего сына.

В середине ноября англичане покинули Сан Себастьян и остановились в небольшом городке Алкавендас примерно в 15 километрах от Мадрида. Их продолжали водить за нос. Райт сообщал, что де Гаро доволен их прибытием, рассержен на чиновников, которые до сих пор не подготовили для них дом в столице. Всё объяснялось праздниками в честь прибытия Марианны Австрийской, но Хайд догадывался, что задержка вызвана интригами посла в Лондоне Карденья, предупреждавшего испанский двор: принять послов Карла значит вызвать недовольство [охвостья] парламента и расположить его к Франции. В конце концов, англичане решили идти ва-банк. В карете Беджамена Райта их доставили в его дом в Мадриде, где они с удобством поселились. Райт был выходцем из хорошего семейства в Эссексе. Женатый на дочери знатного сеньора из Толедо, он стал истинным испанцем, доном, только по языку и манере держаться, но не по «щедрости характера и обычаев» [7, V, 74–75 ]. Эта ремарка Кларендона — одно из подтверждений его негативного отношения к испанцам. После покорения Америки в Англии сформировался стереотип восприятия их как «самой жестокой нацией». При испанском дворе узнали о приезде послов в Мадрид, но выдерживали паузу. Коттингтон просил де Гаро встретиться с ним инкогнито , такая встреча состоялась в королевских садах, расположенных вдали от Эскуриала. Кларендон писал о фаворите Филиппа IV не без иронии, как о простом в обращении человеке, не любящем высокопарных слов, что создает ложное ощущение, будто он говорит от чистого сердца. С Коттингтоном, хоть его «нелегко провести», он говорил так сердечно, что тот поверил: дом для послов будет вот-вот готов, и вернулся воодушевленный.