Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Вскоре к послам прислали дворянина, чтобы сопроводить их на празднества. Хайд присутствовал на маскараде, форму проведения которого, как он считал, испанцы заимствовали у мавров. Всадники устремлялись навстречу и, сближаясь на расстояние туловища лошади, метали в противника небольшой дротик, находившийся в правой руке, и прикрывались щитом, находившимся в левой руке. Это напоминало военные упражнения, лошади были выхоленными, люди празднично одетыми, но всё выглядело «по-детски»: дротики были из тростника. Потом состоялись скачки по кругу, судьи определяли, кто в них победитель. Несколько кругов проскакали король и дон Луис: последний «был слишком хорошим придворным, чтобы завоевать приз, и в то же время он уступил королю очень не намного».

На следующий день оба посланника отправились на корриду, для них выделели ложу, и они присутствовали на этом зрелище два или три дня. Кларендон хорошо помнил, как все происходило: с появлением короля площадь, посыпанную песком, освободили от простого народа. На балконах находились знатные дамы, на помостах горожане, возле ворот простой народ, все заняли свои места. Тореадоры въехали на площадь на лучших лошадях в сопровождение восьми или десяти слуг в золотых или серебряных кружевных одеждах; они несли копья, которые их хозяин будет метать в быков. Пешая коррида стала правилом позднее, в XVIII веке, с воцарением Бурбонов: Филипп V запретил использование лошадей. Не имея возможности запретить корриду, он добился, что в ней стали участвовать только простолюдины. Кларендон сообщил: еще в 1567 году папа Пий V издал буллу, запрещавшую корриду; лиц, убитых на ней, запрещалось хоронить по-христиански. Возможно, правивший тогда Филипп II был причастен к её появлению. Но привлекательность этого зрелища для испанцев была столь велика, что всё осталось по-прежнему — лучшие ложи принадлежали чиновникам инквизиции. Из всех церковников, замечал Кларендон, только иезуиты, напрямую подчинявшиеся папе, никогда на ней не присутствовали. Быков загоняли в загон еще ночью, когда на улицах никого не было. Когда впускали быка, простолюдины метали в него острые дротики, чтобы вызвать у животного ярость. Разъяренный бык несся на всадника, и когда казалось, что он неизбежно окажется у него между рогов, тореадор ловко уводил лошадь в сторону. Часто заканчивалось иначе: бык сбивал лошадь с такой силой, что человек оказывался под ней. Иногда бык насаживал лошадь на рога вместе с всадником. В таких случаях тореадор должен был убить быка мечом, но бывало, что «мощный бык брал реванш над несчастными». Если с быком не удавалось справиться, король приказывал выпустить на арену мастиффов. Если бык убивал их, выпускали английских мастиффов, которые мертвой хваткой вцеплялись в нос быка, пока люди не добивали его [своеобразное проявление патриотизма историка]. За один день корриды, в присутствии Хайда, было убито шестнадцать лошадей, худшая из которых стоила триста пистолей, четверо или пятеро человек, не считая многих раненых: «Ни один день не проходит без этого зла». Хотя счастливчиков щедро осыпают монетами, «варварский ритуал и варварский триумф, уносящий многие человеческие жизни, всегда сопряжен с риском. Он основывается на страстях этой нации. Как говорят, король не в силах запретить это зрелище, но мог бы сам на нем не присутствовать» [7, V, 82 ]. Страсти Хайд считал главным побуждением к недостойному поведению. Как заметил Оллард, по описанию Кларендона трудно понять, кого он жалел больше, лошадей или людей.

Иностранные послы раньше, чем власти, уделили внимание английским посланникам. Вопреки дипломатической традиции, предписывавшей не обмениваться визитами, пока не состоялась аудиенция у суверена, англичан посетил венецианский посол, а имперский посол явился вовсе без предварительной договоренности. Кларендона, кажется, несколько озадачило, что за исключением представителя Дании, весь дипломатический корпус в Мадриде состоял из итальянцев. Колоритной фигурой был имперский представитель маркиз де Грана, подданный Флоренции. В свое время он сыграл главную роль в интриге, приведшей к отставке всесильного Оливареса; он же организовал новый брак Филиппа IV. Грана «был властным и нетерпимым по натуре человеком; никто не радовался его смерти больше, чем собственные слуги, по отношению к которым он был настоящим тираном».

Испанцы всё же решили, что королевскую аудиенцию англичанам придется дать, но встал вопрос об одеянии на церемонии. Филипп IV не хотел видеть их в трауре в дни свадебных торжеств. Хайд и Коттингтон пошли на уступки и сшили новые платья. В день аудиенции де Гаро прислал лошадей; по традиции, на первую аудиенцию послы прибыли верхом. Филипп IV, облик которого запечатлен на полотнах великого Диего Веласкеса, встретил их в своих апартаментах стоя, в присутствии находившихся поодаль грандов. В ответ на вежливые поклоны он слегка сдвинул шляпу и предложил покрыть головы. Коттингтон начал с того, что посольство в Испанию — первое посольство, которое отправил Карл II, потому что надеется на доброту и щедрость Его Католического Величества. Послы вручили грамоты. Филипп сказал, что убийство английского монарха — это дело всех королей, которые должны объединиться для наказания нечестивых мятежников и отцеубийц. Как только дела ему позволят, он выступит первым, пока же он с трудом защищает собственные владения от Франции. Как только с этим будет покончено, он будет готов помочь всеми способами [7, V, 89 ]. Он задал несколько вопросов, в основном о своей сестре, королеве Франции. У Кларендона сложилось впечатление, что недостатки этого монарха [всей Европе было известно, что Филипп IV умом не отличался] проистекали не от недостатка понимания, а от лености ума. Посланники также посетили молодую королеву. После аудиенции сдвинулось дело с жильем. На испанские деньги был снят дом, в нем маленькая печь была только на мансарде, и жарить на ней мясо было нельзя, помнил Хайд, но подобные дома были у многих знатных семей. Кроме того, их снабдили мебелью и одеждой из королевского гардероба, а предоставленный королем экипаж всегда ожидал возле дверей. Кларендон рассказал о влиятельных министрах. Де Гаро был подвержен меланхолии, редко улыбался, был недостаточно уверен в себе, потому никогда не принимал решений, не посоветовавшись с другими влиятельными лицами. Он казался человеком честным и добродушным, редко давил на людей или проявлял жестокость. Именно при нём Испания склонилась к упадку больше, чем при любом из его предшественников, а ее доходы падали сверх всяких ожиданий.

Коттингтон и Хайд пытались «перезагрузить» отношения с Испанией, предложив создать двусторонний комитет, но получили ответ, что король не считает это нужным, поскольку прежнее соглашение в силе. Испанцы также отказались дать прямые указания ирландскому католическому лидеру Оуэну О’Нилу выступить на стороне Карла II. Такой ответ «показал с очевидностью, насколько мало можно ждать дружбы с этой короной, но они (посланники) все-таки надеялись, что получат некоторую помощь вооружением, амуницией и деньгами» [7, V, 98 ], Положение осложнилось тем, что к берегам Испании подошли каперские корабли принца Руперта, просившего разрешить базироваться в каком-то из испанских портов. Испанский офицер незамедлительно передал это письмо дону Луису, и при встрече с послами он всплеснул руками, сказав, что флот под командованием кровавого принца вызвал ужас в Испании, где как раз ожидали прибытия галеонов из Америки. В Мадриде понимали, что если приютят Руперта, флот Кромвеля неминуемо нанесёт удар. Принц был вынужден отправиться в Лиссабон. Там сначала скупили часть захваченных им призов, но под угрозой Англии также лишили его убежища.