Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Солдат вообще был заброшен, оборван и голоден. Исчерпав все средства добыть необходимую одежду, командир корпуса генерал Сукин 16 вывел почетный караул для встречи Верховного правителя адмирала Колчака, без штанов, то есть, в том виде, в каком ходили все солдаты его корпуса. Генерала отрешили за это от командования, но положение вещей осталось неизменным. В армиях царила полная распущенность, дисциплина исчезла совершенно, и с отступавшего фронта все чаще и чаще стали поступать донесения с грозными словами: «Перебив своих офицеров, такая-то часть сдалась красным». «Не хотят воевать, не хотят ходить, не хотят терпеть», — сообщало фронтовое начальство. А вместо того, чтобы накормить усталых людей, дать им отдохнуть и отоспаться, была сделана нелепая попытка создания новой армии из добровольцев. На подвиг, однако, идут только те, кто способен служить идее, ради нее самой, за деньги это не покупается и от молебнов не распространяется. Но малочисленная идейная интеллигенция, старое офицерство и солдаты уже совершили свой крестный путь, и взять их было неоткуда, а молодежь была скупа на подвиг и слишком склонна к шкурничеству и трусости. Ничего, кроме разочарования, добровольческие формирования, конечно, не дали, да и как можно было хоть на минуту поверить в возможность двинуть на лишения и даже на смерть дряблого и трусливого русского обывателя.

Низший командный состав армии Колчака слагался из офицеров старого воспитания и офицеров молодежи. Первых было не много, вторых — большинство. Тяжесть Великой войны, нажитые в ней физические недуги, переживания революции и скитания в эмиграции обратили прежних воинов в отработанный пар, увядшие листья. Дерево, к которому они принадлежали, питало их своими соками, и они продолжали держаться на нем, но связь эта была чисто механической, без внутренней силы, без жизненной энергии.

Молодежь, усвоившая наружную дисциплину, щеголяла военной выправкой и утрированным отданием чести, но внутренне она была совершенно распущена и не приучена ни к труду, ни к повиновению. В военном деле молодые офицеры не понимали решительно ничего, и по своим специальностям были настолько неграмотны, что мало чем отличались от солдат. На временный порыв они еще были способны, но малейший неуспех быстро гасил веру и создавал неустойчивость, часто вызывавшую паническое бегство офицеров из своих частей.

Начальник Ижевских заводов доносил, что задолго еще до прихода туда отступавших войск, они уже наполнились офицерами, которые верхом и на подводах удирали в тыл. Уйти с фронта и занять хоть какую-нибудь должность в тылу, или устроиться при каком-нибудь управлении составляло заветную мечту всех офицеров почти поголовно. И оттого улицы Омска и других городов кишели военной молодежью, в ресторанах шли кутежи, швырялись десятки тысяч рублей и устраивались скандалы и массовые драки, после которых все дравшиеся отправлялись в буфет запивать мировую. Во избежание скандалов дежурным по отрядам приходилось выдавать особый аванс для расплачивания с извозчиками, привозившими в казармы напившихся офицеров, которые, при малейшем неудовольствии, хватались за оружие и производили насилие.

Когда бежавший от красной армии полковник Кателин на устроенной им публичной лекции, между прочим, с горечью сказал, что в советских армиях много больше порядка и дисциплины, и что там пьяный офицер — явление невозможное, ибо его сейчас же застрелит любой комиссар, то слушавшая его аудитория ответила на это грандиозным скандалом с попыткой избить лектора.

Легко себе представить, какое острое и тяжелое впечатление выносили попадавшие в тыловые центры чернорабочие офицеры и солдаты, и сколько злобы и негодования накапливалось в их душе по адресу тыла.

Генеральский состав был еще хуже.

«Честолюбивые мальчики» в генеральской форме, как называет молодых генералов барон Будберг, неопытные, бездарные и безграмотные, наивно думали, что полководцу достаточно только приказать и пригрозить, как все сделается. Но так как суровая действительность неизменно заставляла их уходить с разбитыми носами, то обычным приемом их донесений стало очковтирательство. Пользуясь слепотой жаждавшего побед адмирала Колчака, они самым бесстыдным образом его убеждали, что ввиду полного разложения красных, все неудачи белых будут скоро ликвидированы, и что успех подготавливаемого ими нового наступления вполне обеспечен. Бороться с этим бессовестным обманыванием не было никакой возможности.

Верховный правитель адмирал Колчак не хотел слушать указаний даже на непреодолимые возможности. Радостно настроенный, он на все доводы смеялся и говорил, что ему достаточно было познакомиться с войсками, чтобы уверовать в несомненность грядущих успехов. А между тем, то, что видел адмирал во время своих объездов фронта, были натасканные на церемониальном марше части, представлявшие сырье, для боя совершенно не годное и к нему не подготовленное.

Глядя на этих маршировавших солдат, Колчак приходил в восторг, улыбался, свита его ахала и восхищалась, и на дружеских беседах после таких смотров создавались такие проекты Московского похода, которые исключали самую возможность вообще когда-либо увидеть Москву. Но Колчак верил каждому фантазеру и радостно пожимал руки всем, кто ему рассказывал о скором вступлении его войск в Москву и о торжественном звоне ее колоколов.

Из разбросанных в дневнике генерала Будберга отдельных заметок слагается ряд портретов генералов старой службы, прежнего воспитания. Тут было много специалистов по всем отраслям.

Охотников посмеяться развлекал прославившийся своими пьяными шутками Генерального штаба генерал-лейтенант Доманевский 17 . Он заканчивал свои кутежи в кабаках тем, что шашкой отрубал ветки стоявших в ресторане пальм, делал из них букет и, обвязав его снятой со своего шейного ордена Владимирской лентой, посылал на сцену понравившейся ему певичке. Подававших ему лакеев генерал награждал русскими орденами, а на представленном за съеденное и выпитое счете клал резолюцию: «Китайскому генералу Ма рассмотреть и доложить» и т. п. Присутствующая пьяная публика надрывалась от смеха, но великий Достоевский, вероятно, с грустью повторил бы свое наблюдение: «Широк русский человек — я бы сузил». Доманевский считал себя прекрасным чтецом и любил угощать гостей декламацией. Однажды, когда он читал стихи поэта Надсона 18 , состоявший при нем для особых поручений судейский генерал Л. 19 , угощая присутствующих чаем, зазвенел стаканом. Доманевский поднялся, подошел к Л. и, дав ему пощечину, продолжал читать «Христос молился».