Коллектив авторов - Вера и личность в меняющемся обществе [litres]

Я бегал… или, лучше, – я стоял… меня гоняли , – шептали: «скорей, скорей, у вас владыка будет пить чай!» Певчие и дьяконы приставали: «просите, просите владыку, чтобы у вас остался ночевать на покое». А я себе, запыхавшись, думаю: где там просить ночевать, когда у меня полны сени грязи, и на дворе грязь, и в комнатах теснота и неисправность? (с. 545–546),

взятках архиерейской свиты:

Когда его преосвященство изъявил согласие пить чай, то я, испросив у него благословение, пустился во всю прыть в Фасову, а за мною в погоню дьяконы и певчие в двух экипажах, за обычным ялмужным (нищенским) побором, которое и получили от меня (с. 548–549),

и, наконец, о совместной выпивке клириков после окончания визита: «По выезде свиты ‹…› мы принялись доставать бутылку мадеры и чай с пуншем» (с. 546); «Тут-то мы, отощавшие, принялись в двенадцать часов в доме отца Иакова подкрепляться ‹…› Напились до избытка и, дремля, в шесть часов вечера уехали» (с. 547).

Важно отметить, что в записках о. Фоки редко появляются прямые этические оценки описываемых ситуаций и событий [662]: диарист просто рассказывает о них, о его отношении к ним свидетельствует лишь косвенно сама форма высказываний. В пределах имеющегося текста невозможно ответить на вопросы о причине такой воздержанности или о поводах описанного выше бытового отношения к священническому служению и к церковной сфере в целом. Если обращаться к сведениям, находящимся вне рассматриваемого текста, можно отметить распространенность именно такого подхода духовенства к своему служению (на это указывает, например, Алексей Скутнев в статье «Воспоминания вятского духовенства» [663]). Он мог быть результатом его сословного, наследственного характера, при котором теряется аспект призвания, выбора и связанное с ним осознание сакральной исключительности. Такому подходу способствовала и материальная необеспеченность духовенства, которое было вынуждено много сил тратить на заботу о хлебе насущном, а также атмосфера духовной семинарии, с ее практическим уклоном и некоторым цинизмом [664]. С другой стороны, вполне возможно также, что сосредоточенность на внешнем мире является выражением еще не вполне осознанного характерного для модерного «я» убеждения в собственной значимости, способности и даже необходимости влиять на мир вокруг себя, менять его.

В то же время в записках о. Фоки налицо и другая важная черта современной религиозности, а именно – отказ от жесткой оппозиции sacrum – profanum в пользу их взаимосвязанности и проникновения. Этот признак станет еще более заметным в период Великих реформ, когда приходское духовенство начнет выдвигать постулаты изменения бытовых условий как необходимого шага к улучшению качества пастырского служения, обращая внимание, в частности, на отсутствие финансовых средств на покупку книг и журналов, а также загруженность полевыми работами, которая не оставляет времени на чтение духовной литературы.

Наконец, нужно помнить, что перед нами выборка дневниковых записей, причем выборка, сделанная с определенной целью, напрямую названной Лесковым, – показать, «что на самом деле происходит у собравшихся духовных лиц во время торжественного ожидания ими своих владык» (с. 542), и тем самым опровергнуть противоположные утверждения о возвышающем характере таких встреч. Поэтому именно писатель расставляет точки над i и в своих комментариях досказывает то, что недоговорил о. Фока.

Переходя к характеристике статьи Лескова, прежде всего необходимо отметить изменение коммуникативной ситуации и связанной с ней цели высказывания: из личного документа, адресованного самому себе (и, возможно, косвенным образом также близким и потомкам) [665]и направленного на фиксацию событий, собственных переживаний и размышлений [666], он превращается во фрагмент газетной статьи, призванной доказать заявленную в самом начале позицию ее автора, а именно – опровергнуть распространенное мнение о возвышающем характере встреч приходского духовенства с архиереями («Тут мы без всяких прикрас увидим, что на самом деле происходит у собравшихся духовных лиц во время торжественного ожидания ими своих владык, „обтекающих свои области“» (с. 542)). Таким образом, приведенные Лесковым дневниковые записи становятся элементом публицистического высказывания, частью дискуссии на тему состояния Русской православной церкви, продолжающейся с конца 1850‐х годов в русской печати и, в частности, в текстах самого писателя.

Комментарии Лескова первоначально являются достаточно лаконичными и сдержанными: писатель в одном-двух предложениях подводит итоги выписок («В этой первой выписке, кажется, не видим ничего, кроме „страха“ да легкого подшучивания исподтишка, – ничего, возвышающего дух и сознание, нет» (с. 544)) или дает краткую справку о пропущенном контексте («За этим следует другая встреча. На сей раз отец Фока встречает опять того же митрополита Филарета, но уже довольно много лет спустя, именно в 1845 году, – а отец Фока теперь уже не простой молодой священник, а благочинный » (с. 544)). Правда, даже в этих кратких комментариях (особенно в первом из них) открыто звучит авторский голос, появляется достаточно категоричная и однозначная оценка событий, описанных в дневнике отца Фоки.

По мере развития статьи комментарии Лескова становятся все более обширными и субъективными, а цитирование иногда заменяется пересказом, нередко предвзятым. Такая стратегия позволяет писателю педалировать те аспекты и детали в дневнике отца Фоки, которые подтверждают главный тезис его статьи, например:

Но эта ревизия преосвященного Аполлинария, с получением от него «на калачи», оставила, по-видимому, у сельского духовенства довольно сильное впечатление и значительно усугубила «притрепетность», которую совсем не имел таланта возбуждать «старичок божий» Филарет Амфитеатров (с. 549–550).

Наиболее публицистичными являются те фрагменты статьи, где Лесков подводит промежуточные итоги первой части (то есть двух фрагментов дневника, посвященных визитам митрополита Филарета) и делится напрямую своим мнением на эту тему:

Этим заключено описание второй архиерейской встречи, которою труждался в своем благочинническом житии отец Фока Струтинский. Впечатление, производимое его характерным очерком, опять очень цельно и способно надолго оставить в памяти всю эту комическую суматоху, где не отличишь серьезное от смешного. ‹…› Вот и все возвращение «целебных свойств застоявшимся водам сельской купели!» Живыми и мертвыми здесь обладает какая-то жуть ‹…› Будь это все проще и не вызывай такой суеты, разумеется, было бы лучше (с. 547).