Коллектив авторов - Вера и личность в меняющемся обществе [litres]

В конце 1905 г. мы были в кольце декабрьского восстания на Пресне, после чего моему отцу пришлось пережить жуткое: расстрел его учеников по прохоровской школе. Эти события и все вместе взятое снова привело моего отца к тяжкой болезни в январе 1906 г., а меня заставило пережить много нравственных потрясений и страданий [882].

Повествуя об этом пути, проходившем через внутренние переживания, но и через чтение святых отцов, епископ Варфоломей показывает органичность своего прихода к монашеству. Из текста ясно, что в дальнейшем автор собирался писать о значении в его жизни духовных наставников Зосимовой пустыни – схиигумена Германа и иеросхимонаха Алексия, – но автобиография обрывается на академической поре жизни нашего автора.

Несмотря на отмеченные совпадения, авторефлексия епископа Варфоломея не укладывается в стандарты дореволюционных нарративов духовного сословия, хотя автор – плоть от плоти его. Детство здесь не описывается как «земной рай» или «золотой век». Духовная школа не несет автору страданий, они уже пережиты под домашним кровом. Более того, о школе говорится почти вскользь, как о чем-то второстепенном. Перелома, связанного с решением о принятии монашества, не наблюдается, а подчеркивается органичность избранного пути [883]. В суровой интонации повествования о детстве как о череде утрат и испытаний, настигающих рассказчика именно в семье, в отчем доме, там, где ранее выходцев из духовной среды окружал «рай», мы как будто видим предчувствие грядущей катастрофы. Именно семья оказывается жертвой первых ударов, причем их источник не столько несправедливое общество, сколько рок, божественное Провидение. Оно обрушивает на семью болезни, безвременные смерти и стихию революции. Удары, приходящие со стороны общества (в частности, расстрел учеников отца), воспринимаются не как проявления его несправедливости, изъянов общественных отношений, которые можно было бы исправить, а как проявления мировой трагедии. Отец автора выглядит как древнегреческий герой, гибнущий под ударами судьбы. Он следует своему долгу и, будучи болен, едет на похороны своего отца и заболевает еще больше, что в итоге ведет его к смерти [884]. Все скорбные события детства в автобиографии владыки Варфоломея – это еще отдаленные, но неумолимые раскаты грома, предвестники надвигающейся грозы и катастрофы.

Думается, такое новое (по сравнению с дореволюционной автобиографикой) описание детства во многом объясняется тем, что наш автор пишет после 1917 года, после совершившегося слома. Гроза разразилась, и теперь все прежде бывшее по-новому видится в ее свете, наполняется новым смыслом – предчувствием. С другой стороны, в рассмотренном тексте мы можем обнаружить определенные темы, характерные для русской житийной литературы. Прежде всего это темы призвания и труженического подвига , которые В. Р. Топоров выделил на материале Жития св. Феодосия Печерского [885]. Призвание к монашеству будущего епископа Варфоломея проявляется в уединенном досуге, в круге чтения, в строгости отцовского воспитания, в ранней ответственности за других – все это подчеркивает органичность его перехода к новому жизненному пути. Сами утраты и испытания в этом контексте воспринимаются как подготовка к выявлению призвания, к вступлению на «узкий путь» монашеского труженичества. Мы понимаем, что так их мыслил и сам автор [886]. При этом следует подчеркнуть: в его автобиографических текстах мы не найдем прямых отсылок к восточнохристианской агиографии, явных параллелей с теми или иными житийными текстами. Отмеченные нами параллели – непроизвольны. Они определяются универсальной ситуацией жизненного выбора молодого человека и общим контекстом христианской, церковной культуры, в котором он делает свой выбор.

Еще один текст, который привлекает наше внимание в контексте изучения автобиографических практик, – это сохранившаяся в архиве высоко-петровских общин записка владыки Варфоломея с изложением его слова при наречении во епископа. Записка дошла до нас в рукописной копии, автограф епископа Варфоломея не сохранился. Документ не датирован, судя по косвенным данным, он был создан между 1928 и 1934 годами включительно [887]. Записка представляет собой ответ духовной дочери на ее «откровение помыслов», в котором, как мы можем судить по ответу, были сформулированы сомнения и вопросы, связанные в том числе с текущей церковно-политической ситуацией, и видимо формулировалась просьба изложить слово духовного отца при наречении во епископа. В результате появился текст-«матрешка»: пересказ «Слова при наречении» помещен внутрь духовнического наставления, окружен введением и заключением, а также прерывается комментариями автора. С точки зрения практик автоописания текст очень примечателен. Риторичная, этикетная форма – «Слово при наречении во епископа» – оказывается включена внутрь текста, предполагающего очень интимный, глубоко личный диалог с духовной дочерью. В контексте этого диалога образы и мысли «Слова», которые могли бы быть осмыслены лишь как риторические приемы, получают индивидуальное звучание. Главная тема записки – это размышление о призвании епископа, о том, в чем должно состоять его служение в условиях гонений и церковных нестроений, и в этом размышлении раскрываются идеалы автора, его самоощущение в эпоху исторического слома.

Начинается записка с эпиграфа, который представляет собой парафраз «Речи при вступлении в управление Уфимскою епархиею» епископа Антония (Храповицкого) 1900 года. В нем говорится о силе сострадающей любви – «страдания за другого, дающего ему начаток возрождения»; эта сила выше и «слова научения», и «назидательного примера» [888]. Далее следует вступление, предваряющее изложение речи при наречении. Его составляют обращенные к духовной дочери размышления о молодости, о радости христианской жизни и о содержащихся в Новом Завете вдохновляющих обетованиях, обращенных к тем, кто последует за Христом. Центральная часть записки – изложение самого слова при наречении во епископа. Открывается оно с отсылки к тем событиям, которые мы уже знаем из автобиографии епископа Варфоломея:

Благодарю Господа, что на пути жизни моей Он поставил меня в такие условия, что я вплотную соприкоснулся с горем и бедой, болью души и страданиями людскими – всему этому мы, посланники Христовы, призваны послужить [889].

Предвестники катастрофы присутствуют и здесь, в «Слове при наречении». Но катастрофа уже совершилась: автору «пришлось познакомиться близко» с тем, чем страдают души «малых сих»; перед ним открылась «сама жизнь» без всяких прикрас. Ему было стыдно «копаться в собственной душе» и «носиться с собственными страданиями», когда вокруг «такая бездна страданий» [890]. Епископ Варфоломей говорит, что выход он видел в том, что он старался нести «малым сим» «сознание жизненности нашей веры». И в этом месте он формулирует центральный тезис своего «Слова», уже заявленный в эпиграфе: служение епископа – это служение сострадания: