Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

Возникнув в малых германских государствах в XVII веке, эта разновидность монархического правления в последующем столетии составила идеал для прусского, австрийского и русского абсолютизмов, которые попытались его воплотить на гораздо более обширных территориях Восточной Европы [847] Dorwart R. Prussian Welfare State before 1740. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971. Ревизионистская интерпретация немецкого регулярного полицейского государства была выдвинута в: Wakefield A. The Disordered Police State: German Cameralism as Science and Practice. Chicago: Chicago University Press, 2009. . Идеология регулярного полицейского государства сочеталась с полуориенталистскими дискурсами, в которых просвещенный абсолютизм идентифицировался с цивилизаторской миссией в отношении отсталого и «варварского» местного населения [848] Ruegg F. A l’Est rien de nouveau: De la barbarie à la civilisation? Le marches impériales et l’Europe Genève: Georg, 1991; Wolff L. Inventing Eastern Europe: The Map of Civilization on the Mind of Enlightenment. Stanford, CA: Stanford University Press, 1994. . Для оправдания своей территориальной экспансии абсолютистские правители Пруссии и Австрии заявляли о необходимости принести «добрую полицию» в страны, подобные Польше или Турции, в которых такая полиция якобы отсутствовала ввиду «деспотического» или «анархического» правления [849] Характерный пример такого дискурса проанализирован в: Wolff L. The Idea of Galicia: History and Fantasy in Habsburg Political Culture. Stanford, CA: Stanford University Press, 2010. P. 13–62. . Включавшая в себя предупреждение преступлений, исполнение судебных решений и приговоров, регулирование торговли, санитарные и противопожарные меры, а также другие способы продвижения благосостояния городского и сельского населения, полиция превращалась в форму социального дисциплинирования, позволявшую «отполировать» обычаи, нравы и поведение жителей и тем самым сделать их более «цивилизованными» [850] О социальном эффекте полиции в габсбургских землях см.: Vocelka K. Public Opinion and the Phenomenon of Socialdisziplinierung in the Habsburg Monarchy // State and Society in Early Modern Austria / Ed. Ch. Ingrao. West Lafayette, IN: Purdue University Press, 1994. P. 121–140. .

Петр Великий и его преемники также стремились создать некий вариант регулярного полицейского государства [851] Raeff . Well-Ordered Police State. P. 181–218. . Попытки царя-реформатора привнести «регулярность» во внутреннее управление, при всей их хаотичности и безуспешности, безусловно отражали идеал полицейского государства. То же самое можно сказать и про решение строить Санкт-Петербург в соответствии с заранее утвержденным планом, и про приказ сбрить бороды и одеться по-европейски [852] О регулярном полицейском государстве петровского периода см.: Сыромятников Б. И. «Регулярное» полицейское государство Петра Первого и его идеология. M.: Академия наук СССР, 1943; Anisimov E. V. The Reforms of Peter the Great: Progress through Coercion in Russia / Trans. with an introduction by J. T. Alexander. Armonk, New York: M. E. Sharpe, 1993. P. 217–243. . Правление Екатерины Великой составляет другую важную главу в истории регулярного полицейского государства в России. Императрица не только способствовала переводу на русский трудов камералистов фон Юсти и фон Бильфельда [853] См.: Бильфельд Я. Ф. фон . Наставления политические: В 2 т. М.: Университетская тип., 1768–1775; Юсти И. Г. Г. фон . Основание силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния: В 4 т. СПб.: Императорская академия наук, 1772–1778. , но и постаралась воплотить их рекомендации в губернской реформе 1775 года и в Уставе благочинья 1782 года [854] См.: Мадарьяга . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 439–469. . В той степени, в какой губернская реформа являлась ответом на вызов Пугачевского восстания, она представляла собой пример использования институтов и практик регулярного полицейского государства с целью умиротворения нестабильного степного пограничья. Наконец, колонизаторская политика в Новороссии, проводившаяся Потемкиным, Ришелье и Воронцовым, также может рассматриваться как пример использования принципов регулярного полицейского государства в ходе построения континентальной империи [855] О колонизационной политике в этом регионе см.: Sunderland . Taming the Wild Field. .

Однако чем все-таки была раннемодерная «полиция»? С одной стороны, она представляла собой прикладную сторону «политической арифметики» или «статистики», одной из ранних наук о государстве, оценивавшей демографический и фискальный потенциал той или иной державы. В то время как «статистика» стремилась учесть все наличные ресурсы, которые могли быть задействованы для проведения той или иной политики, «полиция» позволяла оптимизировать эти ресурсы посредством социального дисциплинирования и увеличения общественного благосостояния. Последнее включало не только регулирование торговли и общественного поведения, но и, в конечном счете, регулирование рождаемости, сокращение смертности, развитие здравоохранения и меры, направленные на увеличение средней продолжительности жизни, – все то, что Мишель Фуко назвал «биополитикой населения» [856] См.: Foucault M. Right of Death and Power over Life // Foucault Reader / Ed. P. Rabinow. Pantheon Books: New York, 1984. P. 261–262; Rusnock A. Biopolitics: Political Arithmetic in the Enlightenment // The Sciences in Enlightened Europe / Ed. W. Clark et al. Chicago: The University of Chicago Press, 1977. P. 49–69. .

С другой стороны, раннемодерная «полиция» способствовала институциональной консолидации модерного государства, посредством которого правители и стремились к более эффективному использованию демографических и прочих ресурсов. В сущности, первым и главным объектом регулирования регулярного полицейского государства были его собственные чиновники. Личный пример Петра Великого, Фридриха Великого, Иосифа II и Николая I способствовал становлению идеала монарха как первого служителя государства, являвшегося образцом для подражания его чиновникам. В конечном счете этос государственного служения способствовал превращению средневекового и раннемодерного государства как почти телесного положения (статуса) правителя по отношению к своим подданным в современное государство как бюрократический механизм, все менее воплощенный в правителе или в том или ином его чиновнике. На протяжении раннемодерного периода эта трансформация понятия государства получила отражение в работах неостоических и камералистских авторов [857] Неостоическая концепция монаршего служения государству рассмотрена в: Oestreich G. Neostoicism and the Early Modern State. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1982. О бюрократии в камерализме см.: Johnson H. The Concept of Bureaucracy in Cameralism // Political Science Quarterly. 1964. Vol. 79. No. 3. P. 378–402. .

Органические регламенты Валахии и Молдавии 1831–1832 годов, созданные в ходе взаимодействия российских чиновников и политических элит двух княжеств, заключали в себе элементы политики населения и административного дисциплинирования [858] Об Органических регламентах как форме политической модернизации см.: Iordache A. Dominarea politică sub imperativul modernizării Principatelor Române. Caracterul şi scopul Regulamentelor Organice // Revista istorică. 1996. Vol. 7. Nos. 9–10. P. 665–684. . Чтобы предотвратить частые эпидемии, они предполагали создание дунайского карантина и вводили медицинские и санитарные правила, основанные на понятиях медицинской «полиции» начала XIX столетия. Создание земского войска, новые положения муниципальной «полиции», перепись населения и фискальная реформа способствовали оптимизации человеческих ресурсов двух княжеств. Наконец, попытка построения регулярного полицейского государства на нижнем Дунае включала в себя всеобъемлющее преобразование молдавской и валашской администрации, сопровождавшееся более точным определением функций каждого чиновника с целью преодоления взяточничества и коррупции. Все эти аспекты «полиции» нашли свое отражение в политике российских властей в Молдавии и Валахии в 1828–1834 годах, что позволяет рассматривать Органические регламенты и сопутствовавшие им меры как одну из последних попыток воплощения идеала регулярного полицейского государства в Восточной Европе.