Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Несмотря на общность программ и ближайших целей диаспорных националистов и сионистов, события 1905–1907 годов в итоге подтвердили их идеологическую несовместимость. Шварцман в «Еврейской мысли» признавал, что даже в общееврейской партии между ними сохранится непреодолимая пропасть [384]. «Мы считаем, — писал он, — что наша затяжная болезнь требует энергичного климатического лечения — и то не перемены климата вообще, а нуждается исключительно в горном климате Палестины. В атмосфере голуса не разовьются наши легкие, и грудь не вздохнет свободно» [385]. Иными словами, руководители обоих движений расходились в главном — в представлении о еврейской истории и будущем народа, в постановке диагноза и выборе лечения.

Либералы, занимавшие ключевые посты в Союзе для достижения полноправия и в других подобных организациях, влияли на политику российского еврейства, прежде всего побуждая все еврейские политические партии задуматься, стоит ли и каким именно образом участвовать в общероссийской парламентской жизни. Вместе с тем они также выступали за национальные права и автономизм, чем, как пишет Бенджамин Натанс, отличались от своих единомышленников в немецком Central-Verein и французском Alliance Israélite Universelle , для которых понятие национальных прав почти ничего не значило [386].

Решение сионистов выйти на выборы во Вторую думу самостоятельно, а не в составе одной из общероссийских партий, например тех же кадетов, обострило противоречия между еврейскими националистами и либералами. Согласию между ними не способствовало также принятое на Гельсингфорсской конференции решение запретить членам сионистских организаций участие в работе других всероссийских партий. Таким образом, одновременно с принятием автономистских идей сионисты исключили для себя возможность присоединиться к объединенной еврейской партии и сотрудничать с российскими либералами, прежде всего с кадетами [387].

После распада Союза для достижения полноправия и обособления сионистов перед либералами и умеренными социалистами встал вопрос: стоит ли участвовать в национальной политике? Они ответили на него однозначно: стоит. Среди тех, кто возглавил еврейское движение за национальные права, боролся за самоопределение и одновременно играл важную роль в российском освободительном движении, нужно упомянуть одного из основателей Трудовой группы, умеренного социалиста и члена Первой думы Леонтия Брамсона [388]. Он стоял у истоков близкой к умеренным социалистам Еврейской демократической группы, которая добивалась предоставления гражданских свобод, выступала за парламентскую республику в качестве государственного устройства, а также за свободу национально-культурного и религиозного самоопределения (именно в таком порядке) [389]. Ему удавалось одновременно руководить участвующей в освободительном движении общероссийской партией и Еврейской демократической группой; возможно, этим отчасти объясняется, почему эта группа предпочитала универсальные цели узконациональным. Брамсон принадлежал к узкому кругу тех еврейских юристов, которые, став наиболее активными профессиональными общинными деятелями, составили ядро еврейской общественности — они заботились о национальном образовании и профессиональном обучении, помогали организовывать эмиграцию [390]. По словам современника, в личности Брамсона проступает прообраз будущей русско-еврейской интеллигенции. Он служил благу своего народа, но «в его развитии и самоосуществлении еврейские корни сплетались с мощными влияниями русской культуры и идеалистических принципов русского освободительного движения» [391]. Наиболее важной задачей Брамсон считал формирование у своих соплеменников навыков и этоса самопомощи, а также воспитание еврейской общественности, которая будет способна улучшить положение народа независимо от действий государства [392].

Если не считать некоторых частных расхождений, единомышленниками Брамсона можно назвать еврейских либералов, прежде всего думского депутата от Екатеринослава, выдающегося юриста Михаила Шефтеля (1858–1922) и этнографа, бывшего народника Льва Штернберга (1861–1927), создавших Еврейскую народную группу (Фолксгруппе), которую возглавил кадет Максим Винавер [393]. Новая Фолксгруппе мыслила себя либеральной альтернативой сионизму и призывала всех, кто не считает евреев «пришельцами» в российском государстве, поддержать ее кандидатов во Вторую думу [394]. Она убеждала избирателей не поддаваться сионистским «мечтаниям», которые не приведут ни к чему, кроме более радикального отторжения российского еврейства, и ожесточенно спорила с фолкистами о том, что следует считать первейшей задачей российского еврейства — обретение гражданских или национальных прав [395]. В конце концов Фолксгруппе вынуждена была признать автономистские идеи и даже пообещать «верно следовать целям Виленской программы Союза», тем самым подтвердив готовность широких еврейских кругов солидаризоваться с еврейскими национальными требованиями [396]. Еврейские либералы в России, несомненно, чувствовали, что им волей-неволей придется выказывать приверженность борьбе за национальные права, но пытались перевести дискуссию о национальных правах в плоскость более общего разговора о насущных потребностях еврейской политики. Самый факт того, что сразу после возникновения новых групп сторонники Дубнова и либералы вступили в полемику о национальных правах, свидетельствует о том, что проблема автономии и национального равноправия по-прежнему оставалась в центре еврейской политики [397].

Безусловно, либералы, социалисты и фолкисты в равной мере осознавали: пока евреи спорят друг с другом, российский имперский гнет может смениться притеснениями со стороны других народов. В ходе дискуссий оппоненты националистов в Союзе для достижения полноправия доказывали, что евреям не подходит аналог польской парламентской группы, тогда как автономисты и сионисты считали «Коло» эталонной моделью, которой должны следовать еврейские парламентарии; эти разногласия наиболее отчетливо проявились в ходе выборов во Вторую думу [398]. Но при этом все политические группы опасались, что в польской политической автономии не будут обеспечены права евреев, и когда на польских землях Российской империи она была установлена, даже самые либеральные представители еврейской интеллигенции заговорили о необходимости законодательно закрепить автономию собственного народа. Так, авторы либерального журнала «Свобода и равенство» призывали думских деятелей защищать демократическую автономию всех национальных групп, а не только поляков, и открыто заявляли, что поляки совершенно не заботятся о правах своих еврейских соседей. «Коло», писали они, отстаивает гарантии языковых прав для русских, белорусов, украинцев, литовцев, и «только одни евреи изъяты из этого правила о равноправии языков» [399]. Более того, усиление позиций «Кола» обнаружило слабость позиции евреев: при том что они составляли 14 % населения Царства Польского, им не удалось выбрать ни одного еврейского депутата [400]. Союз для достижения полноправия внимательно следил за польской политикой, но его присутствие в Польше было крайне ограниченным — тамошние руководители еврейских общин явно предпочитали иметь дело с польским, а не с российским освободительным движением. Как вспоминал один из членов Союза, по приезде в Варшаву он был крайне удивлен нежеланием еврейского руководства поддерживать деятельность Союза и объяснял это тем, что польские евреи вконец ополячились и считают Россию «чужой землей» [401]. Как бы там ни было, революция 1905 года и думские выборы явно ускорили политизацию польского еврейства. Однако, в отличие от других западных провинций, где русские и еврейские либеральные политические лидеры нередко объединялись, чтобы привести в Думу подходящих делегатов, в Царстве Польском еврейские элиты и интеллигенция, пытавшиеся совместно с польскими либералами мобилизовать еврейский электорат, оказались явно слабее национал-демократов [402].