Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

В эволюции политической жизни российского еврейства в годы Первой мировой войны прослеживаются два независимых, но взаимосвязанных фактора: влияние войны на евреев — и реакция евреев на войну. Первый фактор проявлялся в том, как взаимодействовали с евреями государство, военные и политики. В целом к евреям в лучшем случае относились с подозрением, а в худшем — с враждебностью. Евреи страдали от насилия, грабежей и депортаций; фактически они оказались вне закона. У большей части еврейского мирного населения патриотизм, ощущавшийся в начале войны, вскоре угас и сменился стойким недоверием и к военным, и к чиновникам; солдаты-евреи, напротив, сохраняли удивительный патриотизм в течение всех военных лет. Евреи ждали защиты не от царя и армии, а от российских либералов, и влияние думской политики на еврейское население было весьма существенным. В ходе войны усиливалась цензура — и в итоге власти запретили любую печать с использованием древнееврейского алфавита (подозревая, что его используют для передачи сведений врагу), что привело к закрытию всех печатных изданий на иврите и идише. Тем не менее русскоязычная еврейская пресса в полной мере освещала дебаты в Думе и «дело о циркулярах». Евреи всей страны были прекрасно осведомлены об ограничениях свободы в военные годы, поскольку в тяжелых обстоятельствах обострилась потребность в получении информации. Эту потребность удовлетворяли памфлеты, депутаты, ездившие по стране и выступавшие публично, и информация, которая разносилась из уст в уста. Хотя влиятельные еврейские либералы, такие как Максим Винавер, остались в рядах кадетов, евреи все же разочаровались в единственной российской либеральной партии — партии, которая в прошлом ассоциировалась с общественностью, прогрессом и движением за гражданские свободы. Это разочарование вызывало у многих влиятельных еврейских политиков все больший интерес к целям национального движения. А главное — российские евреи все сильнее убеждались в том, что их будущее связано с партиями, выступавшими за самоуправление и национальные права, а не за индивидуальную эмансипацию.

Второй фактор — реакция евреев на кризис — связан с автономизмом, самоорганизацией и в конечном счете с обретением власти. Среди хаоса войны влиятельные петроградские евреи-либералы предприняли титанические усилия, чтобы организовать помощь жертвам военных действий. Помимо необходимости расширить деятельность ЕКОПО за рамки простой благотворительности, руководители ЕКОПО — в массе своей участники Ковенского совещания — воспользовались возможностью создать общероссийский орган еврейского самоуправления с широчайшими обязанностями и сильным центром в столице. В целом массовые перемещения гражданских лиц во время войны и межэтнические отношения в городах, куда стекались беженцы, ускорили рост самосознания среди меньшинств, и евреи не стали исключением в этом процессе [754]. Если ранее российские либералы-евреи, такие как Слиозберг, способствовали деятельности общин, но опасались сепаратизма, к которому она могла бы привести, то война положила конец опасениям такого рода. Российские власти не просто прекратили интеграцию евреев в общество, а сознательно объявили евреев предателями.

Два эти фактора учитываются в любом анализе различий между «общественностью» (еврейская политическая элита, интеллигенты, активисты общин) и основной частью еврейского населения. ЕКОПО сам по себе не имел отношения к национально-демократическому движению, однако одной из официальных задач ЕКОПО была подготовка евреев к самопомощи и самоуправлению. Более того, его руководители ясно ощущали потребность преодолеть разрыв с массами, а еврейские интеллигенты направили огромные усилия на эту задачу в судьбоносный момент истории. Обсуждение туманного будущего и роли в нем еврейской интеллигенции не утихало в годы войны. Например, в докладе в Еврейском историко-этнографическом обществе в феврале 1915 года Дубнов вновь затронул тему еврейского национального вопроса в Польше и России в прошлом и настоящем. Он снова высказал свои исторические и политические соображения о необходимости синтеза средневековой национальной автономии без прав личности — и западной модели, в которой национальные права приносятся в жертву гражданской эмансипации. В обсуждении доклада Дубнова Винавер поднял вопрос об ассимиляции руководителей польского еврейства в XIX веке. По его представлениям, отречение польской еврейской интеллигенции от своего народа привело к тому, что в XX веке польское еврейство утратило лидеров. Винавер (родившийся в Варшаве) доказывал, что продолжающееся и поныне отречение польских еврейских интеллектуалов от своих корней идет «вразрез с историей и этнографией» и в итоге интеллигенты «целиком отделились от массы» [755]. Оказалось, что Винавер, самый влиятельный еврей-кадет России, вдруг стал выступать против ассимиляции в тех же выражениях, в каких раньше националисты осуждали его самого и его единомышленников. И хотя Винавер полагал, что конституционный строй в России даст возможность для эмансипации российского еврейства и сохранения при этом национальной и духовной культуры, ему по-прежнему было неясно, какую форму примет национально-культурное самоопределение еврейского народа [756].

В течение 23–27 февраля демонстрации рабочих и солдат в Петрограде привели к тому, что власть утратила контроль над столицей. 2 марта Николай отрекся от престола за себя и за сына. Трон перешел к брату царя Михаилу, который, однако, заявил, что примет власть только по просьбе избранного народом Учредительного собрания. К этому моменту в Петрограде уже утвердились два соперничавших органа власти — реформистский либеральный Временный комитет Государственной думы и социалистический Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Поскольку думский комитет (позже преобразованный во Временное правительство) не мог сохранять легитимность без признания со стороны революционных партий и населения в целом, он был вынужден искать поддержки Петроградского совета. Впрочем, социалисты, и в особенности основная масса рабочих, крестьян, солдат и представителей национальных меньшинств, очень недолго проявляли терпимость по отношению к либерально-буржуазному правительству. В период между Февральской революцией и Октябрьским большевистским переворотом Временное правительство и Советы (наряду с отдельными политическими партиями и силами) соперничали и ожесточенно — вплоть до вооруженного конфликта — спорили о том, какую общественно-политическую форму примет новое государство [757]. Необходимость как-то разрешить главные вопросы общественного устройства становилась все острее. Среди безвластия едва ли не все национальные меньшинства империи требовали расширения автономии для себя — и евреи не стали исключением.