Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Одна из самых ранних таких инициатив связана с именем киевского митрополита Петра Могилы, предложившего в 1639 году царю Михаилу Федоровичу создать в Москве по примеру аналогичной обители, основанной Могилой ранее в Молдавии, «училищный» монастырь, где бы иноки из Киевского Братского монастыря «о твоем царском величестве и о благоверной царице твоей и о Богом дарованных царских чадах величества твоего безпрестанно Бога молили и детей боярских и простого чину грамоте греческой и славянской учили» 96. Однако проект Могилы, как и многочисленные аналогичные предложения, поступавшие в 1640–1650-х годах от греческих иерархов и заезжих клириков, так и остался на бумаге. На успех подобные предприятия могли рассчитывать только в том случае, если они как-то сочетались с планами и интересами влиятельных местных игроков.

Наиболее заметным из таких игроков в середине XVII столетия был, пожалуй, Федор Михайлович Ртищев (1626–1673). Сын провинциального городового дворянина, он получил в 1645 году свой первый чин в составе «государева двора» и начал быстрое восхождение по карьерной лестнице, превратившись вскоре в конфидента молодого царя Алексея Михайловича. В 1648 году Ртищев инициировал постройку нового Андреевского монастыря у подножия Воробьевых гор 97. Позднее московские книжники будут описывать этот монастырь как центр книжности и знаний, созданный «во просвещении свободных мудростей учения» – и для этого, видимо, действительно были основания. Патронируемая Ртищевым обитель стала центром притяжения прибывающих в Москву малороссийских монахов, и подобная концентрация «мужей мудрых», знакомых с греческой и латинской книжностью и вовлеченных в переводческую деятельность, была уже сама по себе новшеством. Примечательно, что десятилетия спустя медведевская «Привилегия» вспоминает монастырь именно как проект данного конкретного придворного: «создася от <���…> околничего Федора Михайловича Ртищева» 98. Впрочем, прямых свидетельств преподавания в Андреевском монастыре у нас очень мало: по сути, мы можем опереться лишь на показания попа Варлаама из Вильны, заявившего в 1664 году, что десятилетием ранее, в 1655–1658 годах, он по приглашению Ртищева «в Андреевском монастыре три года учил малых детей польской и латынской грамотам». Но даже если какое-то преподавание в монастыре действительно происходило, следует полагать, что оно имело форму традиционного «учительства»: никаких следов организованного «школьного» учения в источниках мы не находим 99.

Усилия Ртищева, вылившиеся в постройку Андреевского монастыря, отражают, в том числе, и его собственные культурные корни: его мать была родом из полонизированного смоленского дворянства, а его дядя, архимандрит Спиридон (Симеон) Потемкин, получил образование в Польше и активно боролся и с униатами в Украине, и с никоновскими реформами в России. В 1640-х годах сам Ртищев учился у Епифания Славинецкого, одного из малороссийских монахов, вызванных царем из Чернигова для правки церковных книг 100. В более широком смысле, на протяжении всей своей жизни Ртищев интеллектуально ориентировался именно на православные элиты Польши и Украины. Вместе с тем, сама идея постройки такого монастыря, не говоря уже о возможности получить от царя средства для этого проекта, была тесно переплетена с придворной политикой. Важным фактором была поддержка со стороны Б. И. Морозова, могущественного первого министр и бывшего воспитателя царя – и именно благодаря Морозову Ртищев изначально и получил доступ во дворец. Ртищевы были связаны с Милославскими, и сестра Федора Анна была близка к Марии Милославской, первой жене царя Алексея Михайловича. Хотя выдающиеся личные способности Ртищева отрицать не приходится, его взлет был неотделим от общего подъема относительно худородных Милославских и их сторонников после царской свадьбы. В этом смысле возможности построить монастырь он был обязан удачной придворной конъюнктуре.

При этом сколь бы искренним ни был Ртищев в своем благочестии, поддержка им Андреевского монастыря неизбежно оказывается также и важным элементом его самопрезентации, его усилий представить себя в качестве «мудрого» и «милостивого» вельможи. Усилия эти вылились в итоге в составление весьма своеобычного документа, известного как «Житие милостивого мужа Федора, званием Ртищева», где протагонист представлен как настоящий праведник; учреждение Андреевского монастыря стоит здесь в одном ряду с другими его многочисленными благодеяниями, от призрения нищих до помощи увечным воинам и выкупа попавших в плен православных. Но, разумеется, Ртищев был и весьма прагматичным деятелем, как это видно из его успешной придворной карьеры и прибыльных коммерческих предприятий, например, обширных поташных промыслов. Покровительство, которое Ртищев оказывал украинским книжникам, помогало ему выстраивать доверительные отношения с монархом, поскольку оно хорошо сочеталось с культурными интересами самого государя и с ключевыми внешнеполитическими задачами той эпохи, такими как поглощение Левобережной Украины и продвижение русского кандидата на польский трон. Конечно, царь Алексей посещал основанный Ртищевым монастырь, оказывал ему серьезную финансовую и иную поддержку. И тем не менее факт состоит в том, что монарх и «государство» лишь реагировали на проект, предложенный и реализуемый данным конкретным вельможей.

Весьма пассивно отзывалось московское правительство и на обращения представителей православных церквей, на протяжении всего XVII столетия неоднократно предлагавших организовать в Москве обучение: обычно оно мыслилось как часть более общего плана, предполагавшего издание церковной литературы для распространения на Балканах и в Греции. Показательно в этом отношении обращение Феофана, митрополита палеопатрасского, посетившего Москву в 1645 году и предложившего направить в царские владения греческих учителей. Митрополит надеялся организовать на русские деньги выпуск антикатолической литературы, в которой так нуждалась его паства: как отмечает Б. Л. Фонкич, «идея составления такой программы исходила вовсе не из анализа русской ситуации: побудительной причиной <���…> являлось бедственное положение греческой церкви, греческого народа, лишенного под турецким владычеством возможности иметь собственные школы, собственные типографии» 101. Никаких практических последствий это обращение не имело.

Во второй половине столетия с аналогичными предложениями выступал патриарх иерусалимский Досифей II, также стремившийся создать в Москве издательскую базу для выпуска антикатолических и антикальвинистских сочинений. Досифей был особенно настойчив, призывая царя устроить «училища» и заботиться о «просвещении церкви» 102. К этому времени и корона, и православная церковь, как кажется, все больше интересуются регулированием поведения российской паствы и уделяют все больше внимания проповеди как инструменту воздействия на моральный облик царских подданных. Тенденцию эту даже пытаются иногда представить как аналогичную процессу «конфессионализации» в Западной Европе 103. Впрочем, на Соборе 1666–1667 годов именно иноземные клирики – митрополит Газы Паисий Лигарид, патриарх александрийский Паисий, патриарх антиохийский Макарий III и Симеон Полоцкий – доказывали, что раскол был вызван как раз нехваткой учения и ученых священников, и соответственно призвали к учреждению школ в целях преодоления раскола 104. Разумеется, реализация таких планов открыла бы для них самих и для их клиентов новые возможности в России, а также позволила бы напомнить о роли восточных православных церквей как источника мудрости и знаний, тем самым подкрепляя и их претензии на финансовую помощь со стороны царя. К концу XVII столетия и русские иерархи также демонстрируют все большую озабоченность «невежеством» паствы и пастырей и артикулируют необходимость «просвещать» подданных царя 105.