Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Восстание 1835 г. взметнуло волну информации о браке в Баках. Подполковник Греков вступил в должность управляющего во второй половине 1833 г. Двумя годами позже, 10 июля 1835 г., крестьяне имения «почти поголовно» (слова Грекова) собрались в Баках, избили земского Ивана Калинина, заковали его в цепи и сместили всех других крепостных служащих (бурмистра, казначея, сотских), потому что не общиной они были выбраны [531]. Грекова они бранили, но не тронули; они сказали ему, что намерены послать представителей для изложения своих жалоб Кристофу Ливену. Греков написал Ливену, что не вызвал властей на подмогу, потому что не знал, одобрит ли это он, и позволил представителям отправиться в Санкт-Петербург [532]. Греков не смог бы их остановить, даже если бы попытался. Крепостные захватили имение.

В Санкт-Петербурге баковские крепостные обвинили Грекова и земского Калинина в многочисленных злодеяниях. В частности, Греков приказал заготовить по бревну от каждого тягла для сооружения лесопилки, и бревна теперь гниют. (По словам Грекова, крестьяне не хотели строить лесопилку на р. Усте близ Староустья, он объяснил им, что за работу им не заплатят, но они позже смогут заработать отправкой бревен на лесопилку. По утверждению крестьян, они как-то уже пытались построить там лесопилку, но ее невозможно было как следует закрепить, и в округе уже нет подходящих деревьев.) В 1834 г. Греков подрядил сотню мужиков на водоотводные работы за 200 километров от имения (позднее уточнялось, что в Вязниковском уезде), мужики работали день и ночь, перебиваясь с хлеба на воду, пока не сбежали оттуда — кто почти сразу, кто через несколько недель. Зимой прошлого года Греков продал купцу дров на 1500 рублей, деньги, вероятно, прикарманил, крепостные заготовили дрова в счет оброка, и им же затем было приказано эти дрова отвезти. Земский Калинин сказал ижминцам, что удельный ревизор собирается обвинить их в добывании дегтя и смолы с деревьев в удельных угодьях, уговорил их дать ревизору 420 рублей золотом откупа, они отдали деньги Калинину, а потом ревизор сказал, что денег этих не видел, а на самом деле, по утверждению крестьян, они пользовались деревьями с ливенских угодий [533]. Поскольку и вымогательство 420 золотых рублей, и заготовка бревен для сооружения лесопилки особенно тяжко пали на деревни Дранишное и Староустье по Усте-реке и на Ижму, неудивительно, что именно на крестьян из этих деревень указывали как на зачинщиков мятежа [534]. Баковские крепостные впоследствии жаловались, что Калинин заправлял местным рынком и наживался за их счет [535].

Как вскоре выяснилось, Греков также капитально обворовывал Ливена. Как явствует из письма Дубельта, именно Греков рекомендовал те доходные новшества, на которые жаловались крестьяне, а также и другие, но Ливен счел полезным только одно из них — увеличить ежегодный оброк с 10 рублей до 20. Когда баковские крепостные стали жаловаться, Ливен (по словам Дубельта) согласился, как посоветовал Греков, на временную ставку в 15 рублей, на самом же деле Греков собрал оброк в 1834 г. по 20-рублевой ставке — о чем Ливен не знал — и положил лишние 11 500 рублей себе в карман под видом компенсации за вымышленные расходы. К тому же Греков самовольно ринулся после восстания в Санкт-Петербург — как раз когда его присутствие в имении было крайне необходимо. Он сказал Ливену, что находился в Санкт-Петербурге по личным делам [536]. В конце 1835 г. Ливен Грекова уволил. Он написал своим баковским крепостным, что все их жалобы на Грекова были оправданны, но мятеж непростителен [537].

Восстание закончилось к концу июля. 21 июля Ивана Калинина освободили из цепей и послали на допрос в Варнавинский уездный суд. 24 июля в Баках уездный исправник Павел Збруев потребовал, чтобы другие крестьяне явились на допрос, но они отказались. После трех дней уговоров и угроз бурмистр и другие баковские крестьяне сдались, и с десяток подозреваемых зачинщиков были отвезены в Варнавин для расследования. В письме Ливену исправник Збруев обещал не докладывать о восстании в вышестоящие инстанции, если только Ливен сам того не пожелает. Ливен не пожелал [538]. В сущности, баковские крестьяне добились своего. Некоторых из них, по всей вероятности, наказали, но Збруев все же не довел дело до суда, и крестьянами была осуществлена полная смена вотчинного управления: Греков был уволен, Калинина окончательно отстранили от должности, Ливен в итоге назначил нового управителя [539].

От баковских посланников Ливен узнал, что одно из многих преступлений Грекова было связано с браком: он получил по 500 рублей за вольные с двух вотчинных крепостных. Баковские крестьяне справедливо заподозрили, что Греков не сообщил об этом Ливену и присвоил деньги [540]. Кроме того, Греков добавил 150–200 рублей к установленному Ливеном выводному. Ливен по поводу вымогательства денег написал: «Подобное злоупотребление всемерно, но оное также трудно обнаружить; ибо пользы в сем случае и у земского и у ревизора были общие» [541].

Вследствие мятежа Ливен попросил своего шурина, начальника III отделения (охранки) Александра Бенкендорфа послать офицера для расследования и временного исполнения обязанностей управляющего, и начальник штаба Корпуса жандармов Дубельт выбрал служившего в то время в Костроме подпоручика Павла Аверкиева. Аверкиев прибыл в Баки в начале января 1836 г. [542]Мы уже с ним знакомы: он наш источник по обмену невестами между Баками и удельными деревнями, а также по преобладанию здесь свадеб убегом. Мы бы не узнали об обычае «самокруток», не прибудь Аверкиев прямо перед самым разгаром свадебного сезона и не будь он любознательным молодым человеком, стремившимся доказать, на что способен, успешным восстановлением порядка в имении.

Согласно Аверкиеву, баковские крестьяне принимали брачные решения без всякого вмешательства со стороны вотчинного управления, а их обычаи были диковинными и извращенными. Дело было не только в том, что они женились уводом. Молодые мужики жаловались, и старшие подтверждали, что к 1836 г. девицы зачастую давали парням «залог» в знак согласия выйти замуж — в прошлом нерушимый, — а затем шли на попятную, после чего вместе с подружками насмехались над неудавшимися женихами. У обесчещенных таким образом мужчин, говорил Аверкиев, жениться уже не было возможности. Обманутые женихи просили Аверкиева им помочь, он пытался примирить потенциальных супругов, но ему это редко удавалось: родители девиц на этом этапе запрещали брак, и девицы им повиновались [543]. Сопротивление женщин браку, во всяком случае по мнению Аверкиева, было связано с безнравственностью. Он утверждал, что незамужние женщины развратны, особенно в деревне Баки, и что «распутство у них почитается делом позволительным». Между тем мало кто из них рожал детей, потому что — как он, по его словам, выяснил путем тайного, но достоверного осведомления — они избавлялись от плода при первых признаках беременности, а многие «заранее себя приготовляют к неплодородию» либо прибегают к детоубийству [544]. Аверкиев предложил штрафовать взрослых незамужних женщин в возрасте 20–30 лет. Прежние штрафы на незамужних были отменены — конечно же, задолго до краткого правления Грекова — вместе со всеми другими мерами принуждения к браку. Другой жандармский офицер одобрил предложение Аверкиева и порекомендовал Ливену ввести ежегодный штраф в размере 25 рублей [545].