Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Не все староверы Стексово — явные или скрытые — были спасовцами. В 1832 г. в прошении о разрешении построить каменную церковь на месте деревянной члены пашутинского единоверческого прихода утверждали, что они «сообщего всех согласий» [610]. В списке мещан и крестьян, которые хотели присоединиться к единоверческой церкви в 1839 г., стоял подзаголовок «из разных сект», снова давая понять, что не все они были спасовцами [611]. Действительно, в имении были старообрядцы-поповцы, а также члены беспоповского федосеевского согласия. И те и другие подкупали священников, чтобы они совершали таинства, включая бракосочетание, по старообрядческому чину [612]. Павел Мельников в 1854 г. подозревал, что Стексово дает убежище странникам (известным также как «бегуны» — староверы, избегавшие какого бы то ни было контакта с правительственными и церковными властями) [613]. К сожалению, в большинстве имеющихся документов не делается различия между поповцами и беспоповцами, не говоря уже об отличии одного беспоповского согласия от другого. Хотя мы можем не сомневаться, что в имении были старообрядцы разных толков, церковные документы определяют, и не один раз, только спасовцев как отдельное согласие. По описанию Ардатовского уезда от 1869 г., среди уездных старообрядцев численно преобладали спасовцы [614]. Большинство стексовских староверов наверняка были спасовцами. Есть основания полагать, что женщины, отказывавшиеся выходить замуж, были преимущественно спасовками, но, весьма возможно, не все; мы можем, однако, быть уверены, что не все молодые спасовки противились браку.

Вотчинная документация дает некоторые фактические сведения о том, кто принимал решение отказаться от брака — сама девица или ее отец (родители). Может показаться, что из тех документов, где говорится, что отцов приходилось заставлять выдавать дочерей замуж, следует, что замужество зависело от отцов, но это был просто принятый оборот речи: в русском языке, как и в английском, отцы «выдавали» дочерей замуж, даже когда дочери сами принимали брачные решения. Сергей Голицын, во всяком случае, придерживался мнения, что стексовские отцы давали волю («послабляя дочерям своим») или разрешали дочерям своим не выходить замуж [615]. По его определению, молодые девицы сами проявляли инициативу, с которой родители затем соглашались. Как будет показано ниже, типичное распределение взрослых незамужних женщин — в основном по одной на двор — поддерживает этот вывод. И логично предположить, что если эти девушки имели право по собственной воле воздерживаться от брака, то их также нельзя было заставить против их воли выйти замуж: если родители девушки выбирали нежеланного жениха, она могла предпочесть вообще отказаться от брака.

Вотчинные документы проливают также свет на мучения, которые приходилось переносить старообрядцам, подвергаемым безжалостному давлению, дабы вынудить их признать авторитет господствующей церкви и против своих убеждений пойти на заключение брака. В конце 1840-х гг. Иван Пищирин, непоколебимый старовер, в то время 46 лет, вдовец и с одной только 24-летней дочерью Дарьей, тоже раскольницей, в помощь ему по хозяйству, счел необходимым принять в дом зятя. Дарье было за 20 — возраст, к которому почти все женщины в имении выходили замуж, если вообще выходили; Дарья, по всей вероятности, решила (с охотного, надо полагать, согласия отца) остаться в девках. Тем не менее, понимая, что двор нуждается во взрослом мужике-работнике, она сдалась. Мы можем догадываться, что это решение причинило отцу и дочери большие страдания, потому как в других отношениях они не готовы были идти на компромисс со своими религиозными убеждениями. В мае 1841 г. Пищирин сбежал из имения вместо того, чтобы уступить давлению со стороны вотчинных властей и священников и присоединиться к православной церкви. Вскоре после этого, отвергнув мужнины призывы обратиться в православие, Дарья тоже сбежала [616].

Поскольку в переписи податного населения 1795 г. пропущена информация о происхождении в имении 27 % жен, а ревизские сказки и вотчинные подворные описи XIX в. вообще не содержат никаких сведений об их корнях, с достаточной точностью можно рассчитать только соотношение никогда не бывших замужем взрослых женщин и общего числа взрослых женщин в их деревнях, включая жен, привезенных в имение со стороны. Процент уроженок этих деревень, которые никогда не были замужем, должен был быть выше, но неизвестно насколько. К тому же склонность избегать замужества была подвержена колебаниям во времени. Чтобы быть последовательным, я оцениваю уклонение от брака среди всех женщин 25 лет и старше, но это показатель результата отказа от брака за период примерно в 40 лет, а не предпочтения женщин на момент проведения ревизии. По данным на 1795 г. (как я уже отмечал), 14,5 % взрослых женщин имения Стексово никогда не были замужем, но этот подсчет включает женщин, достигших брачного возраста до того, как неприятие брака — где-то в 1760 г. — проникло в Стексово. Среди женщин, которым в 1795 г. было от 25 до 54 лет, 18,5 % никогда не были замужем, что более или менее отражает предпочтения женщин на тот момент; среди женщин в когорте 25–29 лет доля незамужних составляла 19 % [617]. Общий уровень неприятия брака по всему имению несколько поднялся — до 17,1 % к 1814 г., до 17,8 % к 1834 г., но это явилось побочным результатом ухода из жизни женщин старшего возраста, которые поголовно выходили замуж, и повышенного уровня неприятия брака среди тех, чей брачный возраст пришелся на период 1795–1805 гг.: 23,3 % этих женщин, которые в 1814 г. были в возрасте от 35 до 44 лет, отказались от брака. В следующей 10-летней когорте женщин, 25–34 года в 1814 г., только 19,6 % никогда не были замужем [618]. После 1834 г. женщины, избегавшие замужества в 1795–1804 гг., постепенно умирали, а в последующих когортах уровень сопротивления браку колебался от 10 до 15 % [619].

Судя по данным подворной описи, составленной управляющим Николаем Третьяковым в 1845 г., только 5 из 213 дворов напоминали спасовские дворы в приходе с. Купля, которые накапливали женщин. Двор Михаила Макарова — того самого, чья келья уцелела в 1843 г., — состоял из Макарова, 61 года, его сестры — старой девы, 55 лет, и его никогда не бывшей замужем 37-летней дочери. У Алексея Грошева, вдовца и одного из вожаков стексовских старообрядцев, было два женатых сына, незамужняя дочь, 45 лет, и незамужняя внучка, 22 лет (как я объясняю ниже, возрастной потолок выхода замуж в Стексово был фактически 20 лет). После смерти в 1844 г. старообрядца Никиты Губанихина его двор состоял из его четверых несовершеннолетних детей и четырех его незамужних сестер в возрасте от 30 до 46 лет. Василий Мортухин, 24 лет, жил со своей женой, сестрой — старой девой, 31 года, и тремя незамужними тетками, 57–68 лет. Сидор и Сергей Сивовы, 59 и 49 лет, жили со своими сестрами — старыми девами, 60 и 32 лет, незамужней дочерью Сидора, 25 лет, и двумя женатыми сыновьями Сергея [620].