Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Более вероятно, что штрафные деньги использовались — скажем, в виде уплаты высоких выводных — на покупку крепостных из других имений, в том числе десяти завезенных крепостных женщин из переписи 1795 г. Мы знаем, что изредка, по крайней мере, стексовские крепостные покупали других крепостных. В 1809 г. передавая просьбу Петра Никифоровича Колоскова (три сына, три дочери, собственный капитал в тот год 1200 рублей) о выдаче вольной его дочери, с тем чтобы она могла выйти замуж на сторону, бурмистр Яковлев между делом замечает, что тот же Колосков вместе с братом просили до этого разрешения купить девушку за 80 рублей [579]. Возможно, Колосковы намеревались взять девушку в прислуги, но, может быть, они хотели приобрести жену для одного из своих сыновей. Колосковы не просили финансовой помощи; некоторым же дворам в Стексово понадобилась бы на это субсидия.

В какой-то момент Сергей Голицын отменил этот штраф: к 1820-м гг. он уже не упоминается в вотчинной переписке. Вероятно, Голицын понял, что штраф — это всего лишь малозначительный налог на безбрачие, уплата которого в действительности давала женщинам право избежать замужества. В приказе за приказом череде сменяющихся управляющих он требовал, чтобы все крепостные вступали в брак. Он оставил, однако, лазейку: отец мог оградить дочь от замужества, купив ей свободу под видом уплаты Голицыну выводных, чтобы дочь якобы могла выйти замуж за пределами имения. В 1809 г. Колосков, по всей вероятности, заплатил 500 бумажных рублей за вольную дочери. Это была стандартная цена, которую Голицын требовал с зажиточных крепостных (и не только стексовских), стремившихся получить для своих дочерей свободу — как, например, за дочь Ивана Грошева (доход, по данным на 1845 г., 2500 рублей) в 1823 г. [580]

Вполне вероятно, что Колосков и Грошев купили дочерям свободу не для того, чтобы те вышли замуж на стороне, а чтобы вообще не выходили [581]. Так же как крепостные в орловском имении Романово, стексовские крепостные покупали дочернюю свободу обманным путем. И Сергею Голицыну это было известно, во всяком случае к тому времени, когда он отменил штрафы, но предложил гораздо более дорогой вариант — покупку вольной. В 1840 г. он разъяснял управляющему Даниилу Николаеву: «…крестьяне сей вотчины выкупают дочерей своих не для того чтобы отдать в постороннее замужество, но с тою целью чтобы навсегда оставали в ересеах, имели свои кельи и исполнили раскольнические обряды, и для того еще чтобы небыли выданы за своих вотчинных женихов» [582]. Приказывая Николаеву заставлять крестьян вступать в брак, он тут же подтвердил ставки, по которым крестьяне должны были платить за свободу своих дочерей: 500 рублей с самых богатых, 350 или 250 рублей с менее состоятельных дворов [583]. Это было вымогательство: Голицын требовал за вольные куда больше рыночной цены бракоспособной крепостной, в то время стоившей, наверное, около 150–200 рублей. Между тем его ставки за освобождение были не выше, чем у других владельцев крепостных.

Хотя Голицын, похоже, никогда не упускал возможности нажиться на желании богатея-старообрядца спасти свою дочь от замужества, он сам и его стексовские управляющие усердствовали в принуждении остальных отдавать своих дочерей. В начале 1823 г. Прокофий Кротов доехал аж до Москвы, чтобы пожаловаться на попытки управляющего Ферипонта Попова заставить его выдать 15-летнюю дочь Авдотью за сына Ивана Голубкина. Утверждая, что его жена хворает и что у него три малых сына, за которыми нужен уход, Кротов просил разрешения оставить Авдотью дома еще на год. Управляющий Попов парировал, что, мол, Кротов мужик неотесанный, упрямый и никогда добровольно не отдает своих дочерей замуж, что он ранее выдал другую свою дочь только под принуждением, что Голубкин не может найти другой невесты для своего 16-летнего сына и Кротова надо заставить отдать Авдотью. В данном случае вотчинная контора распорядилась отложить Авдотьино замужество на год, как просил отец. В итоге Голубкин нашел другую девицу для своего сына [584]. Желание Кротова оставить Авдотью дома могло быть связано с его религиозными убеждениями; при этом Авдотьи уже не было в его дворе к моменту проведения ревизии 1834 г.: она, по-видимому, либо вышла замуж, либо умерла, но в том же году с Кротовым проживала его незамужняя сестра, скорее всего староверка [585]. Между тем, возможно, ему действительно была нужна помощь дочери по дому, или он мог быть против предлагаемого жениха, или же считал, что она еще слишком юна для замужества. С другой стороны, управляющий Попов в ситуациях с обеими дочерями Кротова явно действовал в интересах других крестьян, которые просили его обеспечить жен для своих сыновей.

В вотчинной переписке проблемы брака соседствуют с проблемами старообрядчества. Подавляющее большинство стексовских крепостных было официально православным, но их религиозные обряды на самом деле были иноверческими. Как писал управляющий Попов в 1823 г. в голицынскую московскую контору, в селе Пашутина имелась старообрядческая (он хотел сказать единоверческая) церковь, и прихожане прилежно ее посещали. Многие другие крестьяне, однако, «из-за лени и раскольнических заблуждений» не молились ни в той единоверческой церкви, ни в православных церквях в Стексово, Писарево или Пятницкой и не ходили на обязательную ежегодную исповедь и причастие. Православную церковь в Стексово посещало так мало народу, что приходского дохода не хватало на свечи, вино и ладан, не говоря уже о постройке каменной церкви — проекте, для осуществления которого все владельцы частей этой деревни рассчитывали на взносы от своих крепостных. Московская контора дала Попову указание штрафовать тех, кто не ходит в церковь [586]. В 1824 г. расследование Нижегородской епархии подтвердило, что стексовские крепостные не желали жертвовать на возведение новой церкви [587].

Многие (возможно, большинство) из должностных лиц — выборных из крепостных имения — были старообрядцами и, по крайней мере некоторые были заводилами в сопротивлении православию. В 1822 г., например, бурмистр голицынского села Стексово обвинил писаревского православного священника Стефана Петрова в том, что тот регулярно отменяет церковные службы, лишая таким образом прихожан святых даров. Петров ответил, что может доказать, что провел все положенные службы, и приложил к своему письму благочинному заявление в свою поддержку от 115 бибиковских крепостных из Писарева. Петров утверждал, что стексовский бурмистр, чьи полномочия распространялись на проживавших в Писарево голицынских крепостных, сам раскольник и намеревается совратить их в старую веру [588].

Павел Мельников, проведший 1847–1855 гг. в изучении старообрядцев Нижегородской губернии и в 1854 г. написавший длинный отчет для Министерства внутренних дел, сообщал, что 60 % населения села Стексово были старообрядцами и что стексовский был одним из 16 приходов, расположенных на границе между Ардатовским и Арзамасским уездами, которые были основательно заражены старой верой. По сведениям Мельникова, половина населения этих приходов состояла из раскольников. В эти 16 входили писаревский и пятницкий приходы, части которых находились во владении Голицына. Между тем Мельников выделил село Стексово как имевшее особое влияние на всех старообрядцев в округе [589]. Он, конечно, включил в свои подсчеты тех, кого в других местах называл «тайными старообрядцами», то есть тех, кто хотя бы притворялся скрепя сердце православным, придерживаясь при этом обрядов старой веры.