Сабин Дюллен - Уплотнение границ

В отношении как права на убежище и иммиграцию, так и добрососедских отношений на повестке дня стояло подведение итогов советской политики последних двадцати лет. Инициативы большевиков, выдвинутые в этих двух важных областях в начале 1920-х годов, отныне воспринимались как непонятные и вредные. Если практики контроля родились одновременно с большевистским режимом, то преобладание исключительно полицейской, охранительной логики стало сталинским нововведением второй половины 1930-х годов. В этот период пограничный ландшафт приводился в соответствие с тем полицейским режимом, которым стало советское государство: «no man’s land» и колючая проволока превратились в воплощение режима. В эти годы достигла пароксизма практика государственного регулирования повседневной жизни в пограничной полосе. Инновацией тоталитарного режима стала запретная зона. Договоры с соседними государствами и трансграничные отношения, налаженные в начале 1920-х годов, отныне воспринимались как недопустимый признак проницаемости границы. Службы госбезопасности больше не хотели признавать первую большевистскую границу. Пришло время ее ревизии и подготовки к войне.

10 мая 1933 года Карл Радек писал в «Правде»: «Ревизия – это война» [738] Радек К. Ревизия Версальского договора // Правда. 1933. 10 мая. . Он имел в виду Версальский договор и агрессивный ревизионизм нацистской Германии в целях пересмотра границ, установленных договором 1919 года. Два года спустя Сталин, обычно не склонный брать на себя обязательства в отношении европейских стран, согласился подписать договоры о взаимопомощи с Францией и Чехословакией. История мира и безопасности в Европе в тот момент в значительной мере определялась вопросом договоров и их ревизии, к которой стремились страны, проигравшие Первую мировую войну. Что касается дипломатического аспекта, историки убедительно показали, как и почему Советская Россия в 1920-е годы приняла сторону ревизионистских государств, прежде всего Германии и Италии, недовольных Версальским договором. В историографии также проанализирован поворот СССР к политике защиты территориального статус-кво в Европе и коллективной безопасности, который произошел в несколько этапов в 1928–1935 годах и открыл Советскому Союзу двери в Лигу Наций в сентябре 1934 года. Наконец, исследуя корни советско-германского пакта, историки пытаются выявить во внешней политике Сталина линию на антигерманские переговоры с Францией и Великобританией и попытки умиротворить Гитлера, отодвинув конфликт от советских границ [739] Uldricks T. J. Diplomacy and Ideology: The Origins of Soviet Foreign Relations, 1917–1930. London: Sage, 1979; Дюллен С. Сталин и его дипломаты. Советский Союз и Европа. 1930–1939 гг. / Пер. с фр. Э. Кустовой. М.: РОССПЭН, 2009. . В центре внимания историографии, посвященной предвоенному периоду, остаются дебаты о преобладании идеологии или соображений Realpolitik в решениях, принимаемых той или иной стороной. Однако во всех этих работах анализ останавливается на советско-германском пакте и не идет дальше военных кампаний конца 1939 года.

Перенос западной границы СССР в 1939–1940 годах чаще всего остается предметом изучения военных историков или специалистов по холодной войне. Три факта являются неоспоримыми. Во-первых, граница, столь яростно отстаиваемая Сталиным и его дипломатами в ходе крупных конференций на исходе войны, стала результатом аннексий, последовавших за советско-германским пактом. Во-вторых, с конца 1930-х годов неуверенность в собственной безопасности являлась источником имперской политики буферной зоны. Сильвио Понс и Войцех Мастный считают эту навязчивую идею сугубо сталинской чертой [740] Pons S. Stalin and the Inevitable War: 1936–1941. London: Frank Cass, 2002; Mastny V. Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. New York: Oxford University Press, 1996. . Однако уже на материале предыдущих глав можно увидеть глубокие корни этого явления, уходящие в 1920-е годы. Наконец, ссылки на царскую Россию, ставшие столь популярными после Великой Отечественной войны и победы «старшего брата», впервые прозвучали в заявлениях Сталина еще до войны. Если следовать «реалполитической» интерпретации, то период 1939–1940 годов предстает в качестве момента, когда «вождь» окончательно обратился к политике могущества, основанной на географических условиях и концепте империи [741] Городецкий Г. Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз / Пер. с англ. Л. Ю. Столярова. М.: РОССПЭН, 2001 (здесь и далее цитаты приводятся по фр. изд.: Gorodetsky G. Le grand jeu de dupes. Staline et l’invasion allemande / Тrad. par I. Rozenbaumas. Paris: Les Belles Lettres, 2000); Narinski M. Le gouvernement soviétique et le probleme des frontieres de l’URSS (1941–1946) // Frontières du communisme. Mythologies et réalités de la division de l’Europe, de la révolution d’Octobre au mur de Berlin / Sous la dir. de S. Coeuré et S. Dullin. Paris: La Découverte, 2007. Р. 198–215. . Такое восприятие было свойственно большинству западных политиков и дипломатов той эпохи, которые полагали, что экспансия в ближнем зарубежье диктовалась русскими национальными интересами, которые наследовали царской политике. Ряд фактов подтверждает этот тезис. Сталин умело разыгрывал эту карту и охотно рядился в одежды Петра Великого. В поисках аргументов советские руководители мобилизовывали весь арсенал юридических текстов, карт и исторических прецедентов. Начиная уже с 1920-х годов некоторые юристы и географы, работавшие в НКИД или в комиссиях по демаркации границы, выступали в защиту этой традиции [742] О юристах см.: Dullin S. Une diplomatie plébéienne? Profils et compétences des diplomates soviétiques, 1936–1945 // Cahiers du monde russe. 2003. Vol. 44. № 2–3. Р. 437–464. . Геополитические сценарии советских военных иногда оказывались калькой с меморандумов царских генералов. Ментальные карты речного, морского и в меньшей степени железнодорожного движения обеспечивали удобную площадку для легитимации идеи естественного расширения территории.

Но не пускал ли Сталин пыль в глаза ложными отсылками к царской политике? Сталин – бывший нарком по делам национальностей, непосредственный участник поражения России в Польше в 1920 году – не похож на хранителя традиций. Прагматизм не мешал ему строить проекты сколь утопичные, столь и кровавые. По мнению Амира Вайнера, радикальный пересмотр легитимности советской власти родился из успешного синтеза национального и революционного компонентов [743] Weiner A. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton: Princeton University Press, 2001. . Этот пересмотр произошел в ходе Великой Отечественной войны и накануне конфликта, в частности в момент присоединения Восточной Польши. В этой главе период 1939–1940 годов будет рассматриваться, таким образом, не как начало, а как завершение процесса, который был одновременно национал-революционным и ревизионистским. Гипотеза ревизионизма, то есть пересмотра территориальных условий мирных договоров, до сих пор редко рассматривалась применительно к советской истории, притом что для внешней политики Германии и Италии межвоенного периода ревизионизм считается доминантой. Разумеется, политика Гитлера была агрессивной с самого начала, тогда как Сталин долгое время придерживался оборонительной стратегии. Однако реваншизм, как это хорошо показали недавние работы, служил мощным топливом и для сталинского мотора [744] Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу 1939–1941 гг. М.: Вече, 2002; Rieber A. J. Civil wars in the Soviet Union // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. Vol. 4. № 1. Р. 129–162; Ree E. van. The Political Thought of Joseph Stalin: A Study in Twentieth-Century Revolutionary Patriotism. London; New York: Routledge, 2002. . Но о каком реванше идет речь в 1939–1940 годах? О том, чтобы смыть позор Брест-Литовска или Рижского мирного договора? Выбрав в качестве горизонта широкую пограничную зону, можно нащупать элементы ответа на этот и другие вопросы. Подразумевала ли сверхполитизация фактора безопасности в политике Советского Союза агрессию вовне? Существовали ли сценарии тотального пересмотра границ? [745] Об этом аспекте см.: Dullin S. How to wage warfare without going to war? Stalin’s 1939 war in the light of other contemporary aggressions // Cahiers du monde russe. 2011. Vol. 52. № 2–3. Р. 221–243.