Моника Блэк - Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

Вместе с тем в эпоху странных предрассудков и красноречивых умолчаний интересно, насколько жители Западной Германии хотели поговорить с Бруно Грёнингом. «Все они жаждут обсуждений», — писал доктор Фишер в Revue [288] «Briefe an Gröning — ein Alarmsignal!», Revue , Nr. 32, 10. . Выражать такое желание было необычно для того времени и места. В Третьем рейхе сформировалась культура яростного стоицизма. Для нацистов существование как таковое было состязанием не на жизнь, а на смерть, моральное право на победу в котором имели лишь некоторые. Честь требовала, чтобы страдания переносились молча. Нацисты ценили дисциплину и эмоциональную сдержанность перед лицом боли, восхваляя невозмутимое принятие смерти и утрат как своеобразную добродетель — «благородное смирение» ( stolzer Trauer ). Партийные лидеры даже временами критиковали людей за уныние, казавшееся им особенно нездоровым и «негероическим» чувством [289] Geyer, «The Place of the Second World War», 18. Гейер отмечает, что «холодная, внешне невозмутимая конфронтация со смертью» уже наблюдалась в последние годы в Веймарской республике, по крайней мере среди интеллектуалов, и являлась частью эмоционального наследия Первой мировой войны. См. также: Geoffrey Campbell Cocks, The State of Health: Illness in Nazi Germany (New York: Oxford University Press, 2012), 1–3; Monica Black, Death in Berlin: From Weimar to Divided Germany (New York: Cambridge University Press, 2010), 102–8. . Видные доктора утверждали, что со страдающими и больными людьми не следует нянчиться — нет, они должны научиться терпеть боль и сохранять самообладание [290] Michael H. Kater, «Die Medizin im nationalsozialistischen Deutschland und Erwin Liek», Geschichte und Gesellschaft 16:4 (1990): 442–43. .

Во время войны лекарством от ужасных переживаний становились не разговоры, а тяжелый, безропотный труд [291] Goltermann, Die Gesellschaft der Überlebenden , 353. . Итак, тяжелый труд — и молчание. Психологическое исследование 1944 г. с участием людей, связывающих свои симптомы болезни с переживаниями во время воздушных налетов военного времени, показывало, что разговор о чувствах может привести к депрессии [292] Süss, Death from the Skies , 362–65. . Иными словами, культура молчания была не только общим социальным императивом, возникшим из табу вокруг нацизма и войны, — она была рекомендацией авторитетных врачей.

Тем не менее люди хотели, чтобы Грёнинг узнал об их проблемах. Авторы тысяч писем, адресованных ему, предпочли не пребывать в молчании, как было указано, но вместо этого раскрыть перед ним свои чувства стыда, горя, вины, боли и ущербности — чувства, которые в противном случае хранились бы под семью печатями. Насколько Фишер стремился вскрыть напластования сложных в нравственном отношении и неутоленных человеческих страданий в послевоенной Германии, настолько цикл статей Revue был сам по себе криком души. Помимо того что Грёнинг делал с помощью таинственной энергии и шариков из фольги, многие тысячи страждущих, умолявших его о помощи, видели в нем человека, готового слушать. Он внушал доверие.

Возможно, лучше всего было то, что он не являлся врачом.

Первая статья Гельмута Лаукса и Хайнца Бонгарца из серии публикаций для Revue — с ошеломительными историями о внезапных исцелениях, о стульях, наполненных магическими энергиями, — в начале августа 1949 г. стала газетной сенсацией. Грёнинг несколько недель не показывался на публике. Теперь он вдруг появился снова. «С позавчерашнего обеда, — объявила Süddeutsche Zeitung , — херфордский „чудо-доктор“ находится в Мюнхене» [293] Siegfried Sommer, «'Wunderdoktor' Gröning in München», Süddeutsche Zeitung , Nr. 98, August 20, 1949, 9. . Несколькими неделями ранее гамбургская газета сообщила, что Грёнинг был приглашен в Баварию «кружком заинтересованных мюнхенских ученых», желавших предоставить ему загородный дом, где бы он занимался целительством, пока не получит «поддержку государства и Церкви» [294] «Fall Gröning weiter umstritten», Die Welt , Nr. 79, July 4, 1949. . Сколько бы ни было правды в этой истории, целитель действительно находился в тот момент в столице Баварии в качестве гостя в частном доме «с маленьким штатом, включающим двух врачей». Как утверждалось, Грёнинг прибыл, чтобы попытаться восстановить зрение слепой женщины, и «по слухам… уже излечил» другую больную, «пожилую женщину, много лет страдавшую полным параличом обеих ног». По крайней мере сначала Грёнинг не хотел, чтобы его местопребывание стало известно [295] Sommer, «'Wunderdoktor' Gröning in München», 9. . Тем не менее, когда местная пресса приступила к перепечатыванию из цикла Revue основных подробностей спонтанного излечения, официальные лица, памятуя о том, что случилось в Херфорде, собрались с духом и приготовились к потоку просителей [296] Пример того, как детали из цикла статей Revue были подхвачены другими информагентствами: «'Wunderdoktor' Gröning — umworben und umstritten», Münchner Allgemeine , Nr. 35, 2. Jhg., August 28, 1949, 3. Вырезка в: Stadtarchiv Rosenheim. . Министерство внутренних дел федеральной земли предупредило правительство Верхней Баварии, что Грёнинг не имеет лицензии на лечение больных и что врачебная практика без таковой — из-за запрета на деятельность незарегистрированных народных целителей — остается незаконной [297] StAM, Polizeidirektion 15558. Abschrift von Abdruck, Munich, August 24, 1949, lfd. Nr. 7. Bayer. Staatsmin. des Innern an die Regierung von Oberbayern. Betr.: Ausübung der Heilkunde durch Bruno Gröning, Herford. .

Цикл статей в Revue выделял определенные виды болезней, поразившие, судя по всему, огромное количество людей в послевоенной Германии, — хронические заболевания и формы недугов, считавшиеся врачами неизлечимыми. Невозможно представить более мощного резонанса, чем тот, что был вызван статьями в Мюнхене и соседнем Розенхайме летом и осенью 1949 г. Журнал представил Бруно Грёнинга как эмоционально чуткое противоядие от стерильности и равнодушия современной медицины. Он слушает рассказы людей о своих проблемах; он способен исцелять состояния, с которыми никто больше не может справиться, лечить раны, которые никто не в состоянии увидеть. По сравнению с толпами, приветствовавшими целителя в Баварии, херфордские скопления казались немноголюдными. Все сильнее обнажался невидимый мир боли и страданий, прежде скрытый в приватности дома и семьи. Даже Грёнинг был удивлен. «Каждый дом в Германии — это больница!» — сказал он репортерам [298] «Bleibt Gröning in Bayern?» Oberbayerische Volksblatt , Nr. 102, August 30, 1949. Clipping in StAM, BezA/LRA 57182. .

Свидетели сцен, вызванных пребыванием целителя в Баварии, часто воспринимали их в свете не науки, как это было в Гейдельберге, а религии. Они называли их библейскими и объявляли предвестьями массового духовного обновления. Как мы увидим, подобная интерпретация имела вескую причину. Создается впечатление, что все, происходившее вокруг Грёнинга в этот период, было переполнено религиозным переживанием. Это поразительно по многим причинам, не в последнюю очередь потому, что историки заметили лишь скромное и краткосрочное «возвращение в церкви» жителей послевоенной Германии (как в католических регионах, например в Баварии, так и в протестантских) [299] Thomas Großbölting, Losing Heaven: Religion in Germany Since 1945 , trans. Alex Skinner (New York: Berghahn, 2017), 22–23. . Духовная жажда, проявившаяся в Мюнхене и Розенхайме — не на воскресной мессе, а на грязном поле, заполненном тысячами болеющих граждан, — возможно, имела нетрадиционное проявление, но была бесспорной. В итоге это религиозное чувство, как и в Херфорде, приняло характер массового, хотя и зачаточного, бунта «за» демократию и «против» нацистской медицины.