Моника Блэк - Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

Традиция несколько раз прерывалась. Постановка 1940 г. была отменена из-за войны. Когда там были Грёнинг и Меккельбурги, пьеса не ставилась с 300-летнего юбилея, с 1934 г., когда ее (вторично) посетил Гитлер. Так что спектакль 1950 г. представлял собой своего рода возрождение и привлек около полумиллиона гостей, в том числе американского генерала (и будущего президента) Дуайта Эйзенхауэра, Федерального президента Германии Теодора Хойса и канцлера Аденауэра [572] James Shapiro, Oberammergau: The Troubling Story of the World's Most Famous Passion Play (New York: Vintage, 2001), 142, 153; Helena Waddy, Oberammergau in the Nazi Era: The Fate of a Catholic Village in Hitler's Germany (Oxford, UK: Oxford University Press, 2010), 250–51. .

Ганс Эхард, министр-президент Баварии, столь доброжелательно принявший и поддержавший миссию Бруно Грёнинга, написал статью для официального путеводителя 1950 г. В статье были подняты те же темы удачи и неудачи, суда и возрождения, греха и вины, которые сотни лет назад вызвали к жизни эту пьесу. «Страсти», ставящиеся в Обераммергау, говорилось в статье, были «призваны пробудить осознание зла внутри нас» и указать путь к его «преодолению» [573] Waddy, Oberammergau , 249–51. .

Комментарии статьи были вневременными и, что характерно для той эпохи, довольно туманными. Они завуалировали и пригладили грубые факты недавних конкретных бедствий и знание, что даже благочестивые баварские деревни были частью происходивших катаклизмов. Во время войны Messerschmitt, производитель военных самолетов, переехал в эту деревню и открыл здесь исследовательский институт. Местные предприятия в Обераммергау пользовались рабским трудом заключенных близлежащего лагеря [574] Waddy, Oberammergau , 190. .

Через пять лет после войны переход от прошлого к будущему еще не завершился. В 1948 г. жители деревни переизбрали своего бывшего мэра-нациста [575] Waddy, Oberammergau , 245. . Сама пьеса, долгое время являвшаяся глубоко антисемитским зрелищем, такой и осталась — с первого акта, в котором Иисус изгоняет ростовщиков из храма (любимый библейский эпизод Рене Меккельбург) до «убийства» Иисуса «евреями». Даже мужчина, игравший Иисуса в 1950 г., Антон Прайзингер, был бывшим нацистом [576] Shapiro, Oberammergau , 142; Waddy, Oberammergau , 250–51. .

Комментарий Эхарда не только ловко обходил отвратительные факты, не называя их. Он также создавал впечатление, что бывают вещи, которые история не может затрагивать, например религиозная традиция, благочестивые пьесы и сказочные деревни. Как и многие другие, министр-президент аналогично отреагировал и на Грёнинга: как будто целитель являлся всего лишь новейшим выдающимся воплощением традиционной формы — Wunderdoktor, а не продуктом конкретной, послевоенной, постнацистской истории. Как будто такие излияния эмоций, как в Херфорде и Розенхайме, могли произойти где угодно в любое время и не имели ничего общего с недавним прошлым и его наследием.

Хотя страх Армагеддона снова и снова всплывал на протяжении многих столетий, представить его в 1949 и 1950 гг. — после войны, сопровождавшейся беспрецедентным технологическим разрушением, когда огромные города целиком уничтожались с воздуха и атомная бомба стала реальностью, — означало совсем иное по сравнению с пророчествами о конце света, возникавшими в прошлом. Точно так же и Грёнинг, являясь частью почитаемой сферы народной медицинской практики и религиозного целительства в Германии, в обществе со столь драматичной недавней историей денацификации и жестокого суда, воспроизводил, как бывший нацист, особый подтекст в своих заявлениях о том, что «злые люди» недоступны для исцеления и должны быть отвергнуты. Казалось бы, неизменное взывание Обераммергау к божеству никогда не происходило вне времени: ни в период Тридцатилетней войны, ни в 1934 г., когда оно стало элементом этнического театра в полном смысле слова, ни после 1945 г., когда продолжилось в том же духе, практически без переделок.

Так же и одержимость злом, грехом, виной, проклятием, наказанием и возрождением не служила всего лишь «стародавним» верованием в молодой Федеративной Республике Германия. Это была реакция на нравственную и духовную катастрофу нацизма. В 1950-х гг. война беспрецедентной жестокости, с ее эскадронами смерти, газовыми камерами стала «историей» лишь в самом буквальном понимании. Даже когда нарастило обороты «экономическое чудо» — которому будет широко приписываться заслуга трансформации немецкого общества — и магазины заполнились товарами, поезда стали ходить, а фермеры — разводить кур и гусей, многие люди по-прежнему испытывали глубокое беспокойство. Не следует думать, будто существует четкое разделение между модернизирующейся страной и, казалось бы, архаичными страхами Небесного суда и болезни как наказания за грехи. Прошлое не столько замещается, сколько складируется, слой за слоем, пока наконец не получится нечто довольно новое, но с корнями, остающимися так или иначе частью основания.

Пройдет еще несколько лет, и израильский журналист Амос Илон, посетивший страну в 1964 г., сможет охарактеризовать города Западной Германии как полностью «возрожденные» — «новехонькие, чистые, сдержанные, бесконечно однообразные» и сияющие «холодным ослепляющим светом неоновых огней» [577] Amos Elon, Journey Through a Haunted Land: The New Germany (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1967), 13–14. . Некоторые города были полностью отстроены заново после расчистки завалов и казались идеальными по сравнению с тем, что стояло на их месте, пока не упали бомбы. Другие, что не менее резало глаз, были восстановлены точно в том же виде, что до бомбежек [578] Rudy J. Koshar, Germany's Transient Pasts: Preservation and National Memory in the Twentieth Century (Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 1998), 234–35. . В третьих городах занялись совершенно другим делом. В Эссене, где возникло сталелитейное производство Круппа, великолепную синагогу, построенную в центре города в 1913 г. и пострадавшую в «Хрустальную ночь», но пережившую войну, отремонтировали в 1961 г., потратив 2 млн марок. Теперь она использовалась для выставок достижений промышленного дизайна: здесь демонстрировались духовки, посудомоечные машины и утюги, обеспечившие модернизацию Западной Германии и экономическое чудо [579] Michael Meng, Shattered Spaces: Encountering Jewish Ruins in Postwar Germany and Poland (Cambridge: Harvard University Press, 2011), 113–29. .

Историк Ян Гросс размышлял о том, что после войны большинство его соплеменников-поляков отрицали всякую роль и участие в погромах и массовых убийствах сограждан-евреев. Если общество воспроизводит в отношении самого себя «чудовищную ложь», спрашивает он, то какие последствия это будет иметь? «Все, что произойдет в дальнейшем, — пишет он, — будет лишено правдивости, а также будет пронизано страхом разоблачения. В конце концов, разве можно доверять людям, которые убивали других или сознательно доносили на них убийцам?» [580] Jan T. Gross, Neighbors: The Destruction of the Jewish Community in Jedwabne, Poland (New York: Penguin, 2002), 112–13. . Преступления подобного масштаба, предполагает Гросс, неизбежно просачиваются в самую ткань жизни, в каждую ее нить.