Моника Блэк - Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

Не вполне правильно видеть в Эберлинге человека с исключительно благочестивыми намерениями, оказавшегося в тисках авторитарного государства и интригах маленького городка. В ходе расследования полицейские опросили его пациента по имени Вальтер [636] LSH, Abt. 352, Itzehoe, Nr. 414, показания Вальтера, 19 октября 1954 г. . Государство принудительно стерилизовало Вальтера в 1939 г. за «тупоумие» [637] LSH, Abt. 351, Nr. 1130, p. 26, Abschrift, November 11, 1954. . Применив к нему Besprechen , Эберлинг сказал Вальтеру, что он снова станет способным иметь детей. Примерно через восемь недель у его жены Кете прекратились месячные. Похоже, заклинание сработало. Позднее, однако, Кете заявила, что в ее беременности виновен Эберлинг. Она навещала своих родителей; Эберлинг был там же. Они возвращались одной дорогой, как вдруг Эберлинг схватил ее и «имел половое сношение», «прислонившись к стене ссудно-сберегательного банка». Секс был по согласию, сказала Кете, он не прибегал к угрозам. Однако она задумалась, не намеревался ли Эберлинг так поступить с самого начала, чтобы создать впечатление, будто излечил бесплодие Вальтера [638] LSH, Abt. 352, Nr. 414, показания Кете, 19 ноября 1954 г. .

В этой истории о местечковой магии и боязни тайного зломыслия в Дитмаршене нет ничего однозначного. Свидетельства, хотя и многочисленные, не могут ответить на все вопросы, которые хочется задать, а то, что доступно, можно интерпретировать по-разному. Но так и работает колдовство. По своей природе оно двойственно и обусловлено контекстом, объясняет Жанна Фавре-Саада, психоаналитик и этнограф, написавшая прекрасные работы, посвященные верованиям в существование ведьм в Северной Франции. Кто является злом и кто совершает действия, чтобы противостоять злу в данных обстоятельствах? Кто исцеляет, а кто насылает болезнь? Во времена обострения страхов и недоверия не всегда удается знать, кто твой друг и кто — враг [639] Jeanne Favret-Saada, Deadly Words , 63, 169; Anti-Witch , Введение, x. . Именно эта двойственность и позволяет обвинениям вспыхивать, а «вере в ведьм» становиться полномасштабным ужасом перед ними.

История Эберлинга также проливает свет на некоторое скрытое, неявное влияние местной власти на жизнь людей до и после 1945 г. В такой земле, как Шлезвиг-Гольштейн, насчитывавшей множество бывших членов нацистской партии, пожалуй, неудивителен слабый общественный или государственный запрос на порицание или осуждение нацистов после войны. Согласно одному из отчетов, ни один человек во всей земле не относился к категориям лиц, совершивших преступление или тяжкое преступление, и больше 99 % прошедших через денацификационные суды, «полностью реабилитировали или приговорили к небольшим штрафам». В общем, официальные лица в Шлезвиг-Гольштейне демонстрировали «бюрократически формальный» подход к жертвам нацизма, а бывшей нацистской элите предоставили широкие возможности для социальной реинтеграции [640] Danker and Schwabe, Schleswig-Holstein und der Nationalsozialismus , 176, 183. .

В небольших общинах, в местной среде люди, получившие власть в 1933 г. и потерявшие в 1945-м, жили бок о бок с теми, кто потерял власть в 1933-м и вернул ее после войны. Многие сельские жители в 1950-х гг. помнили, как устанавливался нацистский новый порядок, когда пришла диктатура, — как собственность, власть и положение присваивались новыми господами и распределялись ими среди друзей и родственников. После 1945 г. эти друзья и родственники иногда теряли свои неправедные приобретения. За это отвечали комитеты по денацификации, образованные из политически «необремененных» членов общин — часто социал-демократов, таких как отец Эберлинга [641] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111; Jessica Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein: Eine Fallstudie f. den Kreis Rendsburg, 1946–49», Zeitschrift der Gesellschaft f. Schleswig-Holsteinische Geschichte , Band 125 (Neumünster, 2000), 150–51. . На комитеты легла задача допрашивать своих соседей, членов той же общины, изучать их документы и личные дела и выносить вердикты, часто в отношении людей, лично знакомых. Те, кто оказался «скомпрометированным» прошлыми связями, не рассматривались при распределении новых земельных наделов или вынуждены были ждать своей очереди после тех, кого сочли политически незапятнанными [642] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111. .

В Шлезвиг-Гольштейне бывших нацистов почти никогда не лишали собственности после 1945 г. [643] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111–13; Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein», 169. Однако иногда это случалось, как, по-видимому, произошло с семьей фрау Хеш. Она сказала, что Клаус руководил подобными «передачами». Убеждение, что бывший мэр является колдуном, повинным в болезни ее ребенка, демонстрирует одну из форм, принимаемых этой враждебностью и нерешенными конфликтами в общинах, где вера в ведьм лежала в основе первопричин.

В другой общине Шлезвиг-Гольштейна социал-демократы в местном комитете по денацификации пытались наложить штраф на бывших нацистов, сумевших избежать всех наказаний [644] Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein», 169–71. . Их попытки ни к чему не привели, но значим сам факт. В маленькой общине, где невозможно было скрыться, даже неудачные попытки наказания — не говоря уже о реальных осуждениях и более мощных поворотах колеса Фортуны — могли запоминаться как особый, личный выпад. Какой капризной казалась, наверное, судьба в те дни и победителям, и побежденным.

Яркий пример описан в романе Ганса Фаллады 1947 г. «Кошмар в Берлине». В нем рассказывается история доктора Долля, живущего в маленьком городке в советской зоне оккупации сразу после войны. Долль никому не нравится. Он чужак из Берлина и не нацист, поэтому предмет множества злобных сплетен. Именно по этим причинам командование назначает его мэром. У него нет связей и лояльных отношений ни с кем в городе, где бывшие нацисты теперь фальшиво пресмыкаются и расшаркиваются перед оккупантами. Работой Долля — как и отца Эберлинга — было «разбираться, кто из нацистов — безвредные попутчики, а кто — деятельные преступники, выкуривать их из логовищ, куда они впопыхах позаползали, смещать их с влиятельных должностей, которых они добивались с прежней ловкостью и бесстыдством, отбирать у них все, что они неправедно наживали, крали, вымогали, конфисковывать продовольствие, которое они по-хомячьи тащили, и заселять в их просторные квартиры оставшихся без крова» [645] Ганс Фаллада, «Кошмар в Берлине», пер. Дарьи Андреевой. М.: Синдбад, 2018. С. 72. .

Какой бы неоднозначной ни была история Эберлинга, она позволяет понять, что пагубное наследие нацизма — позор стерилизации, уничтожение репутаций, несбывшиеся мечтания, расплата и встречные обвинения — продолжало отравлять ежедневные коммуникации как в сообществах, так и в личной жизни людей. Расхожий образ послевоенной Германии — это руины, заполнившие большие города. Однако существовали и другие руины, особенно характерные для маленьких городов и селений: разрушенные социальные отношения. Их невозможно было измерить в кубических тоннах, но они громоздились еще выше, поскольку их нельзя было сгрести и вывезти прочь. Непроработанное прошлое — не только нацистское, но и период денацификации — оставило после себя атмосферу горечи и незащищенности там, где колдовство было доступной логикой социальных отношений, способом выяснить, кто чей союзник в меняющемся ландшафте лояльности [646] Baumhauer, Johann Kruse , 265, 269. . В этом смысле история Эберлинга может считаться борениями Шлезвиг-Гольштейна в микрокосме, происходившими в виде столкновений — безбожников с праведниками, «злых людей» с невинностью. С учетом условий дебатов было, вероятно, трудно не примкнуть к той или другой стороне [647] Michel de Certeau, The Possession at Loudun, trans. Michael B. Smith (Chicago: University of Chicago Press, 1996), 27–28. .