Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Актом имперской прокламации Бисмарк пускал в ход опасные рычаги механизма германской национальной идеи, которая для своего самоконтроля требовала фигуру, равную по масштабам Бисмарку. В 1867 г. в «Вестнике Европы» были опубликованы интересные строки в отношении Северогерманского союза: «Правительства, его образовавшие, пребывают в добром и <���…> искреннем согласии; машина, несмотря на свое сложное устройство, работает сверх всяких ожиданий, легко и быстро. До сих пор не решено только одно: насколько результаты ее трудов зависят от самой машины, и насколько – от машиниста. Более тогда, когда ее испытает кто-нибудь другой, кроме Бисмарка, можно будет сказать, хороша ли эта машина сама по себе, или она требует рук искусного мастера» [2317]. После отставки Бисмарка Германия лишилась этого самого «машиниста». В условиях триумфа германских вооруженных сил германская национальная идея нашла свое продолжение. Тенденция к территориальному расширению, общая для формирования молодых империй, не стала исключением и для Германской империи. Перед объединенным по малогерманскому пути государством возникала перспектива огрубления политики «Поворота на Восток», «Wende nach Osten», и реализации идеи Великой Германии, где в новом звучании заявила о себе концепция «Drang nach Osten», совершенно не новая для XX в., а также «теория превосходства вообще германской расы перед расой романской» [2318]. Еще в 1867 г. «Санкт-Петербургские ведомости» [2319]обращали внимание на то, что «в самой природе немецкого духа лежит стремление на восток <���…> историческое призвание немцев состоит в стремлении на восток <���…> а там движение пойдет дальше и дальше. Славянский элемент или будет оттеснен к востоку, или подвергнется германизации на месте». В условиях этой перманентной исторической угрозы «Санкт-Петербургские ведомости» давали очень важный совет: «Славяне должны существовать и отстаивать своё существование – в этом их такое же историческое призвание, как и призвание немцев „Drang nach Osten“ <���…> Пора национального самосознания настала <���…> равнодушие к интересам России делает русских смешными и жалкими в глазах всякого развитого европейца. Если у нас много дурного и нам совестно за это дурное, совестно до того, что мы за границей боимся назвать себя русскими, то от нас должно зависеть, чтобы все это дурное стало впоследствии хорошим. Надо только ко всему приложить труд и добросовестность. Тогда и немецкое „Drang nach Osten“ не будет для нас опасно».

Об укреплении внутреннего устройства Российской империи как единственном способе противостоять этому, с точки зрения «Санкт-Петербургских ведомостей», естественному для германского духа цивилизационно-территориальному распространению писали и «Московские ведомости». Еще в 1866 г., за 5 лет до провозглашения Германской империи, М. Н. Катков обращал внимание на то, что «чем выше поднимается национальный дух в предводимой Пруссией Германии, чем успешнее в этом духе действует Пруссия и чем более восстанавливает она немецкий народ в его историческом характере политической нации, усвояя ему и свои славянские онемеченные населения, тем нужнее нам крепость своего собственного национального духа, тем дороже должны быть для нас его живительные источники, тем чувствительнее кровная потребность национальной политики во всех наших делах, внешних и внутренних» [2320].

Безусловно, Россия не была Данией или Австрией, которые Пруссии удалось разгромить в течение нескольких недель, однако проводить прежнюю политику в отношении своих западных областей, где прежде находилась слабая добисмарковская Пруссия с нерешительной внешней политикой и слабой армией, Петербург уже не мог, не имел права. И хотя узы крепостничества, тормозившего эффективный путь развития государства, были отменены Александром II, оставалось еще много насущных проблем внутреннего обновления империи. Государство сталкивалось с новыми вызовами, эффективный ответ на которые зависел от решения стратегических задач, прежде всего, укрепления единства и целостности самой империи. «Никогда так настоятельно не требовалось, чтобы окраины России были соединены с ней теснейшей связью» [2321], – отмечали современники. Это был один из ключевых факторов сдерживания появлявшихся концепций и теорий агрессивного западного вторжения в пространство славянского мира, залогом сохранения единства Российского государства.

Однако обвинять Бисмарка в том, что именно он придал германскому движению на Восток агрессивное, милитаристское ускорение было бы несправедливым, поскольку ему никогда не было свойственно проведение необоснованной и не соответствующей реальным стратегическим целям государства политики. Его главным стремлением в жизни было служение истинным интересам своей страны, с точки зрения которых «с Россией у нас никогда не будет необходимости воевать, если только либеральные глупости или династические промахи не извратят положения» [2322]. В одном из своих писем Горчакову Бисмарк особенно подчеркивал: «С самого начала моей политической карьеры я никогда не сомневался в надежности той дружбы, которая вот уже более 100 лет связывает наши страны и их государей, а со времени моего пребывания в Петербурге моя вера в эту дружбу и мое стремление способствовать ее укреплению поддержаны были чувствами личной благодарности и привязанности» [2323]. Вторая часть этой фразы особенно важна, поскольку поддерживать такие теплые отношения можно было только путем дружественных действий, иначе можно было бы повторить опыт Австрии, опрометчиво разорвавшей отношения с Россией во время Крымской войны и пожинавшей затем плачевные последствия своего проступка. Такие посылы из Берлина встречались с пониманием в Петербурге, где считали, что «союз России с Пруссией (без всякого трактата) существует лет около ста и будет существовать доколе все политическое положение Европы не изменится» [2324].

И действительно, дружественные отношения между двумя государствами в течение длительного периода строились на бездоговорной основе, что особенно удивляет, если принять во внимание напряженную международную ситуацию, с которой Европа вступала во вторую половину XIX в., и постоянную угрозу начала новой континентальной войны. «Московские ведомости» прозорливо отмечали: «Быть может, никогда не повторится то стечение обстоятельств, благодаря которому именно в настоящее время, весьма скупо отмеренное и невозвратимо с каждым мгновением улетающее, возможен взаимно выгодный деятельный союз между этими двумя соседними державами» [2325].

«Санкт-Петербургские ведомости» в начале октября 1870 г. разместили в своей передовице довольно пророческие слова [2326]. Было отмечено, что Германия за четыре года «расправилась» с крупными европейскими государствами, и «в Западной Европе Германия является теперь такой же силой, какой была Франция в первые годы правления Наполеона I». Обращая внимание на то, что в настоящих условиях «Западная Европа не представляет ни одной силы, достаточной для того, чтобы остановить громадные успехи победителя», редакция не причисляла к западноевропейским государствам лишь Россию. «По своей истории и своему народному характеру она составляет исключительное явление в Европе <���…> Когда вся Западная Европа была покорена Наполеоном I, она одна разбила его могущество на своей собственной земле, и тем подала другим народам сигнал к освобождению. Эта громадная заслуга остается за нею, и очень может быть, что в более или менее отдаленном будущем этой заслуге суждено повториться». Столичное печатное издание постоянно подвергало критике «тупое и пошлое наускивание публики на „немцев“, или постоянный бред о коварных интригах, опутывающих наше добродетельное отечество» [2327]. Редакция предлагала «оставить в покое отдаленное будущее, в котором принято предвидеть возможность серьезных столкновений между Россией и Германией», и обращала внимание на то, что «это будущее столько же зависит от нас самих, сколько и от нашего соседа» [2328].