Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Эти мысли Бисмарка легли в основу так называемых февральских условий, которые Пруссия предъявила принцу Августенбургу, как возможному в тот момент претенденту на герцогства [983]. Согласно этим условиям, образовывалось отдельное суверенное Шлезвиг-Гольштейнское государство, входившее в состав Германского союза. Однако в обмен на это Пруссия требовала от новообразованного герцогства особые права: между двумя государствами должен был быть заключен нерасторжимый оборонительно-наступательный союз, военные силы Шлезвиг-Гольштейна поступали в распоряжение Пруссии, а его флот входил в состав прусских военно-морских сил. Пруссия требовала передачи ей в пользование ряда стратегических пунктов на территории герцогства. Предусматривалось также обязательное вхождение новообразованного государства в состав прусской таможенной системы, объединялась система средств связи. «Это демарш с сильным акцентом, – удивленно констатировал Горчаков в письме Будбергу в Париж, – хотя это, может быть, и не последнее слово Пруссии» [984].

После того как данные условия стали достоянием общественности, официальный Берлин выдержал серьезную критику в свой адрес. Недовольным, прежде всего, был Петербург [985]. 23 марта прусский посланник в российской столице Редерн сообщал, что во время оказанной ему аудиенции Александр II назвал прусские условия «далеко зашедшими» и высказался в том смысле, что Пруссии необходимо стремиться к большему взаимопониманию с Австрией. Горчаков же прямо называл будущего правителя герцогств на прусских условиях вассалом Пруссии [986]. Интересно, что еще в апреле 1864 г. «Московские ведомости» писали: «Обкорнать Данию, чтобы создать под своей рукой вассальное государство, это может быть очень выгодно для Пруссии, но Европа сделала бы огромную ошибку, если бы потерпела такую затею» [987].

После поднявшейся критики Бисмарк, желая теперь уже продемонстрировать свою беспристрастность в решении датского вопроса, в меморандуме 13 февраля 1865 г. объявил о создании специальной прусской королевской комиссии, которая должна была рассмотреть притязания всех соперничающих сторон на наследство герцогствами и вынести свой вердикт [988].

Такие инициативы не шли на пользу австро-прусским отношениям, в которых с этого периода стали заметны похолодания. Летом 1865 г. «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали: «Отношения между двумя родственными державами, Пруссией и Австрией, давно не были в такой мере натянуты, как в настоящую пору летнего политического затишья» [989]. Растущие прусские претензии на герцогства агрессивно воспринимались в Вене [990], рассматривавшей Августенбурга как гаранта против роста прусской гегемонии.

Удалось. Так можно было бы ответить на риторический вопрос, заданный в «Московских ведомостях» в марте 1865 г.: «Никому в Европе не выгодно поддерживать Пруссию в ее притязаниях, но никому и не удобно брать на себя издержки и ответственность борьбы с Пруссией. Неужели г. фон Бисмарку удастся на такой скользкой почве утвердить рычаг свой?» [991]Несмотря на то, что германские государства поддерживали кандидатуру принца фон Августенбурга [992], который, и в самих герцогствах считался законным наследником [993], прусская комиссия юристов вынесла заключение, что историческое право наследования в Шлезвиг-Гольштейне принадлежало датскому королю Фредерику VII, после смерти которого в 1863 г. оно уже не могло быть передано Кристиану IX. Этим правом, по решению, комиссии также не обладали ни Августенбург, ни Ольденбург [994]… Несмотря даже на бурные разногласия на этот счет внутри самой Пруссии [995], германские государства, в основной своей массе, соблюдавшие салические принципы престолонаследия, не смогли оказать достойного сопротивления.

Будущее яблоко раздора, отпавшее от датского древа, стало венчать и без того сложные отношения между Австрией и Пруссией, которым в Петербурге пророчили: « В ближайшем будущем немцы могут ожидатьтолько грозных событий» [996].

Пока же в международных событиях произошло временное успокоение. 14 августа 1865 г. Австрия и Пруссия заключили в Гаштейне конвенцию [997]о разделе приэльбских герцогств. Хотя «Пруссия и Австрия разорвали теперь добычу, отнятую у датчан, поделили ее между собой» [998], это все же на время «устраняло всякий повод к войне и устанавливало взаимное согласие между Австрией и Пруссией» [999]. Горчаков писал в Берлин: «Исход австро-прусского спора нас не удивил. Я никогда не верил в серьезный разрыв, ведущий к военным действиям. Австрийские слабости не остались незамеченными никем и особенно в Берлине. Они должны были пойти на уступки» [1000]. Составленный на основании конвенции договор был подписан австрийским и прусским монархами в ходе их совместной встречи в Зальцбурге 20 августа [1001]. Согласно этому договору, управление Шлезвигом приняла на себя Пруссия, а Гольштейном – Австрия, хотя «временному владению, ничего не мешало перейти в постоянное» [1002]. Имевший стратегическое значение Киль признавался союзной гаванью. Насколько это приобретение было важным с моральной точки зрения, свидетельствуют мемуары Бисмарка: «Германский флот и Кильская гавань, как предпосылка его создания, принадлежали с 1848 г. к числу идей, вызывавших наибольший энтузиазм, стимулировавший и укреплявший стремления к германскому единству» [1003]. Свои права на Лауэнбург Австрия уступила Пруссии за 2,5 миллиона датских риксталеров, «в которых чувствуется в Вене крайний недостаток» [1004]. Это было первое территориальное приобретение прусского короля Вильгельма, после чего он, по словам Бисмарка, «начал находить вкус в завоеваниях» [1005].

За видимостью дружеских отношений между двумя государствами таилась опасность, связанная с решением более трудного германского вопроса. Почти сразу же после заключения Гаштейнской конвенции Бисмарк писал прусскому послу в Париже Гольцу: «Вследствие антагонизма Австрии против Пруссии <���…> первая никоим образом не заинтересована в развитии герцогств, но использует их как средство и инструмент в противостоянии национальным интересам Пруссии» [1006]. Это было тем более верно, если принять во внимание, что в самой Австрии «все либеральные газеты сознаются <���…> что Австрия потерпела решительное унижение» [1007], а гаштейскую конвенцию считали отмщением Пруссии за ольмюцкое унижение [1008].

Характер отношений между двумя германскими государствами в это время передают воспоминания Д. А. Милютина. Описывая окончание Датской войны, военный министр отметил: «В Берлине ликовали <���…> совсем иное настроение выражалось в Австрии. Там победы над Данией не возбуждали особенной радости; и правительство, и народ относились с затаенным недоверием к образу действий Берлинского кабинета; осознавали, что Австрия, вступив в союз с постоянной своей соперницей, для совместной борьбы с Данией, сделалась орудием в руках Пруссии» [1009]. Похожие настроения были заметны и в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Как только зашла речь о союзном вопросе, как только были затронуты отдельные интересы Пруссии и Австрии, союз этих государств испытал серьезное потрясение. Г. Бисмарк одержал полную победу насчет Австрии» [1010].