Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

А если бы их права не были доказаны? «Счастливейший из министров» [955], как называли Бисмарка «Санкт-Петербургские ведомости», наслаждался тем, что «работы венской конференции идут так медленно, что все газеты, кроме немецких, перестали интересоваться ими» [956], и пока на этот вопрос и не собирался отвечать. Однако именно в исключении этого вопроса из повестки дня, в подведении сомнения под законность правопритязаний двух герцогов и заключалась стратегия Бисмарка на данном этапе решения датского конфликта, что не могло остаться незамеченным в Петербурге [957].

Вопрос о престолонаследии был обойден 30 октября 1864 г., когда в Вене был подписан мирный договор [958]. Согласно этому договору, Дания уступала Пруссии и Австрии в совместное управление герцогства Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург, а также часть своей коренной территории южнее границы Ютландии и ряд островов.

По требованию Австрии и, главным образом, Пруссии германский союзный контингент ганноверских и саксонских войск покинул Шлезвиг-Гольштейн [959]. Бескровное решение этого вопроса при «самом полном и решительном торжестве Пруссии» [960]было одобрено в Петербурге [961].

Решения требовал остававшийся открытым вопрос о правопритязании на герцогства. О том, насколько этот вопрос был запутан после окончания военного этапа датского конфликта, очень емко написал английский посол в Берлине Ф. Нэйпир министру иностранных дел Великобритании графу Дж. Расселлу: «Ни у кого нет наилучших прав или вообще каких-либо прав на целое. Кроме того, в качестве базиса любого решения единогласно принято, что Гольштейн и Шлезвиг не могут быть раздроблены или отделены друг от друга. Не то, чтобы кто-то имел право на целое, на земле не существует ни одного учреждения, которое было бы компетентно решить, кто обладает настоящим правом хотя бы на какую-либо часть» [962].

И хотя «Крестовая газета» критиковала попытки либералов усомниться в искренности австро-прусского сотрудничества в дальнейшем урегулировании вопроса об управлении приэльбскими герцогствами [963], между державами-победительницами назревали разногласия. По этому поводу в Петербурге с еще большим вниманием теперь стали следить за «проблемой, имеющей серьезное влияние на общую политическую ситуацию – отношениями между двумя великими германскими державами» [964]. Прусское правительство блокировало австрийское предложение об экономической интеграции Австрии и Таможенного союза [965]. Опасаясь того, что Пруссия займет отторгнутые от Дании герцогства [966]и усилит свое влияние в Германии, Вена склонялась к передаче территорий принцу Фридриху фон Августенбургу [967]. Отклонив эту возможность [968], Бисмарк выступил перед Австрией с предложением разобрать правопритязания герцогов на Шлезвиг и Гольштейн в специальной комиссии, в состав которой входили бы известные юристы [969]. Горчаков писал Убри, что новый министр иностранных дел Австрии Александр фон Менсдорф-Пули «четко еще не высказывался <���по этому вопросу>. Мы ничего не делаем из общих заверений, которые он дал Петербургу и Берлину, и я понимаю опасения Бисмарка по этому поводу» [970].

Информируя Вену о существующих путях решения этого вопроса, австрийский посланник в Берлине Карольи сообщал в конце ноября, что Вильгельм I выступал, хотя и сдержанно, за кандидатуру Августенбурга. Тем не менее, по словам посланника, выбор не был еще сделан вследствие поддержки кандидатуры герцога Ольденбургского императором Александром II [971]. В середине декабря Нэйпир писал Дж. Расселлу, что у Ольденбурга права на наследство были «сомнительны», его кандидатура не была популярна в стране, имела мало сторонников в Сейме, стояла в оппозиции Австрии, и слабо была поддержана в Пруссии. Российское правительство со своей кандидатурой Ольденбурга, по мнению Нэйпира, являлось абсолютно «индифферентным» и «непоследовательным» в датском вопросе. «Главными соперниками на поле» Нэйпир называл Августенбурга и Пруссию. Оправданным притязаниям Августенбурга на герцогства он противопоставлял возможную аннексию территорий Пруссией, что, по его мнению, стало бы «серьезным нарушением публичной морали» и «голым спектаклем эгоистичного присвоения» территорий [972].

О выжидательной позиции, занятой Бисмарком, свидетельствовало его предписание прусскому поверенному в делах в Вене фон Ладенбергу: «Среди возможных комбинаций для будущего герцогств мы не исключаем ни наследного принца фон Августенбурга, ни великого герцога фон Ольденбурга» [973]. Из письма Бисмарка было очевидно, что не в династических перипетиях наследственных прав таилась преграда для решения спора о правах двух кандидатов, но в ее международном резонансе для Пруссии. «Немедленным решением в пользу наследного принца Августенбурга, – писал Бисмарк, – мы бы отдалили от себя, прежде всего, Ольденбурга, Ганновер и Россию – правительства, дружба с которыми для нас драгоценна» [974].

Россия продолжала вести себя благожелательно по отношению к Пруссии. «Прошу Вас, – писал Горчаков Убри, – передать Бисмарку, что мы искренне тронуты свидетельствами доверия, которые он передает нам через Вас. Они рождаются в чувстве, которое мы разделяем и которое является лучшим залогом поддержания счастливо существующей близости между двумя дворами» [975]. В доверительном предписании прусскому послу в Париже графу Гольцу Бисмарк сообщал, что на состоявшейся встрече с французским послом в Петербурге Ш. де Тайлеран-Перигором Горчаков указал на то, что Россия не станет противодействовать росту военно-морской мощи Пруссии [976]. Горчаков, кстати, просил Убри успокоить Берлин в том, что «посол Франции производит на меня то же впечатление, что и на Бисмарка. Безупречный в формах, он до сих пор был очень бесполезным по существу. Его (Бисмарка – В. Д.) опасения по поводу положения Талейрана здесь не имеют никаких оснований» [977].

В целом, Бисмарк был убежден, что в сложившихся условиях «отношения России к Пруссии таковы, что первая стала бы наблюдать за ростом могущества Пруссии без зависти и опасения» [978], что корректирует распространявшуюся в то время в «Московских ведомостях» информацию, согласно которой «политика г. фон Бисмарка в шлезвиг-гольштейнском вопросе строго осуждается Петербургским кабинетом, и Россия очень далека от желания потворствовать возрастанию могущества Пруссии в Балтийском море» [979].

Проводя игру в претендентов, Бисмарк внимательно следил за международной ситуацией, которая позволяла ему высказываться более смело. В совершенно секретном доверительном предписании прусскому посланнику в Вене Вертеру Бисмарк писал: «В современных условиях ни одно отдельное европейское государство не стало бы противиться аннексии (герцогств Пруссией – В. Д.), тогда как вряд ли через несколько лет, если вообще такое случится, состояние европейских дел будет таковым, чтобы можно было рассчитывать на подобную терпимость, как сейчас. Есть все основания не упустить такую несравненную возможность» [980]. Интересно то, что эти мысли не являлись экзотическими фантазиями Бисмарка, осуществление которых стало бы громом среди ясного неба для Европы. Уже в феврале 1864 г. «Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Слух о намерении Пруссии присоединить к себе Голштинию и, по крайней мере, часть Шлезвига распространяется в герцогствах все более и более. Как ни неправдоподобен этот слух, он едва ли лишен всякого основания» [981]. В другом письме Вертеру Бисмарк объяснял необходимость аннексии герцогств стратегической необходимостью Пруссии. Независимый Шлезвиг-Гольштейн, по его мнению, стал бы беззащитной добычей для потенциального противника, угрожающего, таким образом, всей Северной Германии, поэтому рано или поздно он обратился бы за помощью к своему единственному спасителю, в образе которого Бисмарк, конечно же, представлял Пруссию [982].