Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Взгляды императора и министра-президента на встрече 10 июня не сходились по вопросу о границе разделения Шлезвига.

В то время как Дания отстаивала самую южную границу по линии Экернфёрде – Фредерикстад, уступая лишь незначительную южную часть Герцогства Шлезвиг, Пруссия выдвинула контрпредложение о делении Шлезвига по северной линии Южного Шлезвига: Фленсбург – Тондерн (Бисмарк назвал в разговоре с императором эти приобретения как « минимумприемлемых для Германииусловий») – то есть за Данией по этому плану оставался только Северный Шлезвиг. В это же самое время Англия, а вслед за ней и Россия склонялись к датскому варианту, однако с передачей Германии стратегически важной бухты Шлей [886]. Окончание разговора прошло в повторении уверений в необходимости сохранения мира в Европе.

Большим успехом для прусской политики на этом этапе явилось то, что Александр II с уверенностью высказывался о Лондонском договоре 1852 г. как о «вышедшем из употребления и устаревшей концепции» [887].

Угрозу англо-французского вмешательства, на что обращал внимание в личных беседах Горчаков [888], Бисмарк не оценивал так высоко. Он полагал, что Англия в одиночку не начнет войну [889]. Франция же, по его мнению, не сможет ничего предпринять против Германии, поскольку в таком случае она «встретит не только Германию единой и решительной, но и незамедлительно вернет к жизни коалицию Восточных держав, причем ни одна из них не вынесла бы поражение другой». Бисмарк выражал Горчакову уверенность в том, что и Россия не перенесла бы марш французской армии по немецкой земле, который с легкостью мог бы отозваться в землях, где совсем недавно потушен польский костер. Это было весомым аргументом Бисмарка в переговорах с российской стороной, которая в настоящее время не очень охотно вспоминала о Польше: «Польские дела либо преднамеренно, либо случайно совершенно не затрагивались как Его императорским величеством, так и князем Горчаковым, как бы близко к ним и не подступали» [890]. Хотя Бисмарк и напомнил Горчакову, что «Россия задолжала Пруссии в прошлом году» [891], российский князь «специально на этом не остановился». Два министра сошлись в необходимости улучшить таможенный режим и облегчить таможенный контроль, что способствовало бы развитию прусско-российских отношений; «политическая сторона дела не была затронута даже намеком» [892]. Несмотря на наличие дискуссионных вопросов, для Бисмарка были, безусловно, важны заверения со стороны политического руководства России о недопущении возможности войны между Россией и Пруссией. Горчаков говорил Бисмарку следующее: «До тех пор, пока Божественное Провидение будет радовать счастье двух народов сохранением двух нынешних государей, война между Россией и Пруссией может быть отнесена к категории братоубийственной борьбы, которая невозможна» [893].

Переговоры продолжились в курортном Бад-Киссингене, где встретились российский и австрийский императоры, прусский король и сопровождавшие их министры [894]. Как сообщал корреспондент аугсбургской «Алльгемайне цайтунг», Россия пользовалась в Германии тем, чего не было у нее: лечебной водой, источниками; Германия же в тот момент ожидала от России «другую воду»: море и наиболее благоприятный выход к Северному морю за счет присоединения территории приэльбских княжеств [895]. По словам Горчакова, эти переговоры проводились «во имя интересов порядка, мира и консервативности перед опасностями всеобщей революции и французского честолюбия» [896]. В эти дни Бисмарк писал Вертеру в Вену: «Россия также как и Пруссия, и Австрия не согласится с продвижением французской армии вглубь Германии; она знает, что это стало бы дорогой к ее собственным польским провинциям, что победоносное выступление Франции в Германии, поражение Пруссии или Австрии, появление французских полков в Познани или Кракове ударило бы по ее собственной силе; что, наконец, победа Франции стала бы победой революции» [897]. Это прекрасно понимал и Горчаков, который в докладе Александру II обращал особое внимание на «силу, которую Наполеон черпает из революционного принципа национальностей» [898].

В это время великий герцог фон Ольденбург, заручившись поддержкой России, заявил 23 июня о своих правах на герцогства*"™, что «вызвало среди сторонников герцогов Августенбургских и в революционном лагере большое смущение» [899]. В письме Убри в Берлин Горчаков отмечал: «Династический вопрос теперь в руках Ольденбурга. Он должен отстаивать свои права на исторической основе» [900].

Такой выход Ольденбурга был оспорен отдельными германскими государствами, в частности Баварией, настаивавшими на передаче земель Фридриху VIII фон Августенбургу. Бисмарк даже специально пригласил в Киссинген ольденбургского тайного архивного советника Вильгельма Леверкуса для выяснения правомочности претензий Ольденбурга. В ходе длительной беседы ученый, указывая на древние грамоты и хитросплетения наследственных прав датской монархии, Ольденбургов и Августенбургов на спорные герцогства, доказал, что у Ольденбурга также были законные основания претендовать на право наследования [901]. Интересной Бисмарку кандидатура Ольденбурга стала также и вследствие того, что, по словам Леверкуса, герцог выступал за единство действий Пруссии и России и отторжение от Дании в пользу Пруссии большей территории. Великий герцог Ольденбургский подготовил даже прусскому королю Вильгельму I письмо с выражением благодарности за поддержку его наследственных прав и обещание соблюдения интересов Пруссии в германском вопросе [902]. Записи Вильгельма на полях письма свидетельствовали, однако, о менее восторженных ответных чувствах короля: «Поскольку наследный принц фон Августенбург, если он придет к власти, дал такие же и даже более обещания, чем великий герцог фон Ольденбург, необходимо с нашей стороны большое внимание при дальнейшем обсуждении претензий обоих претендентов» [903].

Вопрос престолонаследия, таким образом, окончательно запутывал и без того сложные переговоры относительно дальнейшей судьбы герцогств, но в такой неразберихе Бисмарку легче было добиться первоначально поставленной им задачи присоединения завоеванных земель к Пруссии. «Московские ведомости» обращали внимание на то, что «для Пруссии очень важно не только придумать, но и осуществить такую форму протектората или верховенства, которая смогла бы служить образцом для дальнейших завоеваний внутри Германии» [904].

Особых изменений в положении вещей в июне 1864 г. не произвели ни переговоры в Киссингене, ни конференция в Лондоне [905]. Достигнутая в Лондоне договоренность о прекращении огня истекала 12 июня, однако была продлена еще на две недели [906]. Такая отсрочка в переговорном процессе также ничего не дала [907]. Бруннов в донесении Горчакову сообщал, что «боязнь, которую они (датчане – В. Д.) выказали, видя перед собой близкую возможность заключить мир, доказала мне, как они стремились возобновить поскорее войну. Они хотели этого» [908]. После безрезультатного окончания 25 июня двухнедельных дебатов по условиям подписания перемирия военные действия вновь были возобновлены [909].