Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Такой шаг самодержца не был безосновательным. Во время Датско-прусской войны 1848–1850 гг. Л. Шнейдер отмечал: «Удивительно мне будет, если Россия при решительных правах своих на Голштинию, не возвысит голос» [863]. Еще 5 июня 1851 г. уполномоченные России и Дании подписали в Варшаве договор, подтверждавший формальное отречение российского императора как главы старшей линии Гольштейн-Готторпской династии от наследственных прав, которые, согласно Царскосельскому трактату 1773 г., были уступлены в пользу потомка короля Кристиана VII по мужской линии: принца Кристиана Глюксбургского. Однако в этом Варшавском соглашении значилось одно важное условие: в случае пресечения династии Кристиана Глюксбургского по мужской линии, права наследования вновь вернутся к главе старшей линии Гольштейн-Готторпской династии, то есть российскому императору.

В России не забывали о своих уступленных правах на спорные территории, а в титулатуре Александра II как главы Старшей Готторпской ветви продолжало значиться: «Герцог Шлезвиг-Голштейн-ский». «Отнять фамильные права от Российского Императорского Дома на Герцогские части Гольштейна, – писали «Московские ведомости», – не может никакая дипломатическая казуистика» [864].

Но и в Германии не забывали о том, что Киль ранее официально принадлежал Российскому императорскому дому [865]. Правда, прусских депутатов более всего пугало сохранение за российским императором в соответствии с Варшавским соглашением права на Гольштейн. Ведь в сложившихся в Дании обстоятельствах с отсутствием прямого наследника престола Александр II через наследование Гольштейна мог по правилу секундогенитуры заявить о своих правах не только на Шлезвиг и Лауэнбург, но и на неделимую Данию [866], неотъемлемой частью которой этот самый Гольштейн и являлся. После принятого на проходящей в Лондоне мирной конференции решения об утрате Лондонским договором 1852 г. юридической силы, российский посол в Лондоне Бруннов, по вспоминанию военного министра Д. А. Милютина, «заявил, что <���…> восстановятся прежние права императора Российского на Шлезвиг-Гольштейн; но что Его Величество в своем искреннем желании облегчить мирное разрешение вопроса, передает свои права великому герцогу Ольденбургскому [867]»XLI. Это взбудоражило умы в Германии [868].

В письме Горчакову Бисмарк не скрывал, что для германских интересов было безразлично, будет ли владеть герцогствами тот или иной германский князь, но с европейской точки зрения, «все зависит от того, бросит ли Россия свою гирю на чашу весов великого герцога, или же ограничится тем, что сама устранится из спора» [869]. Отказ российского императора от своих прав в пользу Ольденбурга возвращал спор в отношении приэльбских герцогств в разряд датско-германской полемики [870]. Это оценивалось в прусской проправительственной печати как «свидетельство дружеского отношения России если не напрямую к Пруссии, то уж точно к Германии» [871]; а передовица «Крестовой газеты» за 10 июня, целиком посвященная российскому императору, была составлена в самых благожелательных тонах [872], что выглядело довольно необычно на фоне очень редких сведений в несколько строк о событиях в Российской империи, публикуемых обычно в данной газете.

В это сложное для Бисмарка времяXLII большую роль в настройке прусско-российских координат в датско-германском противостоянии сыграла поездка императора Александра II в Бад Киссинген, в ходе которой он посетил Берлин [873]. В течение этих дней Бисмарк также имел возможность лично общаться с Горчаковым, сопровождавшим императорскую чету.

10 июня российский император принял Бисмарка в частной аудиенции [874]. В ходе полуторачасовой беседы Александр II выразил свое искреннее желание утвердить мир и в скорейшем времени разрешить датский конфликт. При этом самодержец отметил, что, как и прежде, «дело сохранения мира сосредоточено почти исключительно в руках Пруссии». Бисмарк признавал опасность всеобщей войны, но выражал императору свои переживания в отношении того, что последствия нерешенного вопроса о положении немцев в герцогствах могли бы стать еще хуже. Он подчеркнул, что уступки Пруссии в своих притязаниях «для Его Величества, моего всемилостивейшего господина, для его храброй армии и для прусской нации имели бы следствием такое унижение, которое дало бы грозное оружие в руки революционной партии, партии, борьба с которой, остается главной задачей правительств».

Сгущая революционные краски, Бисмарк подчеркивал, что сохранять внутренне спокойствие в королевстве становилось все сложнее в связи с английской политикой, направленной на превращение датского вопроса из международного в германский внутриполитический.

На этой же встрече с Бисмарком Александр II сделал критическое замечание в отношении Августенбурга: « Если один из претендентов все же и получит герцогства, это не должен быть Августенбург, поскольку он по своей или не по своей воле превратился бы в drapeau de la revolution [875]» [876]. Россия не могла благосклонно принять кандидатуру Августенбурга, этого «импровизированного кандидата демократии» [877], поддержанного национальным движением не только в герцогствах, но и в Германском союзе, что означало бы революционный для России оттенок.

Поддержка Бисмарком предложенного императором Ольденбурга [878], несколько смягчавшая настроения в российской столице [879], была, конечно, лишь заигрыванием с Петербургом. На самом же деле прусскому министру-президенту было абсолютно безразлично, права какого герцога на спорные земли будут временно поддержаны: «Мы не выступаем против него (Ольденбурга – В. Д.), но мы поддержим любую комбинацию, которая сделает возможным удовлетворение требований Германии и герцогств» [880]. Об этих требованиях Бисмарк лаконично написал в своих воспоминаниях: «Из всех возможных вариантов урегулирования датского вопроса <���…> я считал наилучшим присоединение герцогств к Пруссии» [881]. Об этом же он официально заявил на очередном заседании прусского парламента летом 1865 г. [882]

Проводя разведку боем, Бисмарк попробовал выразить эту мысль и императору, пускай и как утопическую, но не невозможную. Александр II высказался против перспективы аннексии герцогств Пруссией, на что Бисмарк ответил, что «мы не стали бы развязывать европейскую войну ради этого, однако если герцогства были бы нам предложены, от такого приобретения едва ли можно было бы отказаться. Однако, по его (Александра II – В. Д.) мнению, удобный случай для этого не представился бы, поскольку он не знает, ктомог бы сделать нам такое предложение» [883].

Александр II предостерегал Бисмарка от сепаратных переговоров с французами и выражал свое искреннее удовольствие прусско-австрийским единением, способствовавшим утверждению согласия в Центральной Европе. Чувствуя настроения царя, Бисмарк убедительно отвечал, что «мы не решились бы на такой шаг в одиночестве (союз с Францией – В. Д.), но, в крайнем случае, à trois (с Россией и Австрией)» [884]. Бисмарк четко подметил, что Александр II «избегает <���…> любое высказывание в отношении персоныимператора французов с большей сдержанностью, чем прежде» [885].