Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

На фоне обсуждения этой сложной проблемы будущего устройства приэльбских герцогств и вопроса о плебисците в диалоге между Берлином и Петербургом произошло одно важное событие, которое осталось в историографии незамеченным, но которое имело далеко идущее последствие. О нем следует сказать отдельно.

Излагая Бруннову в письме 5 апреля [821]современное состояние датского вопроса, Горчаков подчеркивал: «Чтобы принцип обращения к плебисциту мог иметь хотя бы видимость выражения пожеланий страны, необходимо было бы, чтобы конференция могла поставить страну в такое положение, в каком она находилась до настоящего кризиса». По мнению Горчакова, это означало вывод оккупационных войск и восстановление королевской власти. «А это, – продолжал Горчаков, – как раз не во власти конференции». Российский министр признавал, что «власть короля Кристиана IX не только подверглась моральной атаке и поколеблена в умах населения, но и материально уничтожена». Он считал, что в этой связи на конференции необходимо искать другие, более действенные механизмы решения вопроса. Как из этого следует, Петербург высказывался лишь о невозможности применения плебисцита в герцогствах.

Когда Убри зачитывал копию этого письма в Берлине, Бисмарк обратил внимание только на первую его часть, «во время чтения депеши обнаружил признаки сильнейшего нетерпения, выразил мне свое изумление по поводу того, что у нас могла появиться мысль вновь поставить герцогства в зависимость от Дании в условиях, существовавших до войны» [822].

Если вернуться к содержанию послания Бруннову, становится очевидным, что Горчаков об этом как раз и не говорил и имел в виду совершенно другое. К сожалению, Убри повторно не обратил внимание Бисмарка на истинный смысл выраженной в письме Бруннову позиции Петербурга. После этого разговора с Убри Бисмарк был раздосадован таким заявлением Петербурга.

Действительно ли прусский министр-президент не понял эту предельно четко обозначенную Горчаковым в письме Бруннову позицию? Или разыгранное Бисмарком огорчение от того, что Петербург посчитал возможным вернуть приэльбские герцогства Дании, – на самом деле было его тонким ходом, с помощью которого можно было бы попробовать выбить для Пруссии большие выгоды в дальнейшем? При анализе донесения Убри в Петербурге Александр II совершенно справедливо заметил на полях: «Очень опасаюсь, чтобы Бисмарк не добился еще большего усложнения положения» [823].

Возможно, Бисмарк вновь, как во времена Польского восстания, хотел использовать в свою пользу благожелательную позицию Александра II против настороженности Горчакова по отношению к Пруссии. При анализе подробного предписания Бисмарка в Петербург 30 апреля [824], создается впечатление, будто Бисмарк обдуманно и даже в той же самой последовательности отвечал на все замечания относительно предстоящих «подводных камней» при урегулировании конфликта, о чем писал Пирх 21 апреля.

Бисмарк прекрасно понимал, что нарастающее недовольство Горчакова было вызвано все чаще звучащим в дипломатической переписке обращением к защите прав национальностей и к возможному народному голосованию в Шлезвиге и Гольштейне [825]. Внимание к правам немецкого национального меньшинства приэльбских герцогств, своеобразный «крестовый поход» с целью восстановления угнетаемых прав немцев в Дании, было для Горчакова, по мнению прусского политика, уступкой революционной опасности в Европе и воспламенителем национального вопроса. Для России это было особенно актуально, учитывая только что закончившееся польское восстание. Для Пруссии это также было нежелательным в свете польских событий, но желательным с точки зрения распространения своего влияния на приэльбские герцогства. Непримиримый враг проявления национальной воли поляков, Бисмарк объяснял апелляцию к народному мнению не заигрыванием с революцией, но вниманием к чаяниям ущемляемой германской части датского общества, стремлением восстановить историческую справедливость.

Бисмарк рекомендовал Пирху вести себя с Горчаковым обходительно и чаще стараться излагать позицию Берлина в ходе доверительных приватных бесед. В качестве некоторой компенсации он просил уверить российского министра в том, что Пруссия поддержит интересы России в восточном вопросеXXXVIII. Однако особое внимание в разговорах с Горчаковым Бисмарк советовал обращать все же на решение датского вопроса. Здесь, по мысли прусского министра-президента, главным должен был быть тезис о том, что претендующая на роль первой скрипки в Германии Пруссия не могла свести материальные затраты и людские жертвы в войне с Данией к простому восстановлению доказавших свою несостоятельность Лондонских протоколов [826].

В этом тезисе, вернее, в возможности его заявления, и заключался хитрый план Бисмарка, для успеха которого он так мастерски выстроил свой разговор с Убри 21 апреля в Берлине. Тезис о невозможности возврата к довоенным порядкам в герцогствах ранее не присутствовал в диалоге Петербурга и Берлина. Констатация Бисмарком несостоятельности фактически неработающих лондонских протоколов была [827], а вот утверждения невозможности возврата к довоенным порядкам не было. Заяви это Бисмарк первым, он автоматически становился для Александра II и Горчакова агрессором и нарушителем европейского спокойствия. Этот тезис фактически был вброшен в диалог двух столиц как раз на той самой встрече с Убри, так сильно огорчившей Бисмарка. Благодаря его мастерской инсценировке получалось, будто бы сам Петербург высказывал идею вывода союзных войск из герцогств и восстановления прежних порядков, что, как показано выше, было совсем не так.

И вот теперь это давало повод Бисмарку уже открыто обсудить такую перспективу, чтобы обозначить условия, на которых Пруссия согласилась бы урегулировать конфликт. Бисмарк подчеркивал, что «оглядываясь на народ и армию, мы подвергнем крайней опасности прусское правительство, если откажемся от удовлетворяющего Пруссию и Германию и охраняющего на долгие годы положение герцогств разрешения многолетнего противостояния. Это является для нас жизненным вопросом» [828]. Этим тезисом Бисмарк затрагивал не только болезненную для Петербурга опасность революции, перед которой оказалась бы Пруссия, не удовлетворенная результатами военной кампании. Он также имел в виду и моральное поражение, ослабление в германских делах авторитета Берлина в случае неудачного для него завершения войны [829]. На основании своего петербургского опыта Бисмарк прекрасно понимал, что после Крымской войны Россия всячески противилась укреплению австрийских позиций в Германии. Прусский министр-президент считал в настоящих обстоятельствах необходимым отложить прежние противоречия