Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Российское общественное мнение встретило эту новость скептически. «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали, что на прусское предложение «не можем смотреть как на дело серьезное», фактически оно заключалось в передаче власти государствами Северной Германии Пруссии, что «рухнет само собой в силу внутренней несостоятельности того государственного деятеля, которому принадлежит этот громадный план» [1114]. «Московские ведомости» хотя и писали 1 апреля, что «война между Пруссией и Австрией теперь, по-видимому, неизбежна» [1115], были все же более сдержанны в оценках. Редакция газеты обратила внимание на то, что остальные великие державы, по сути, заняли нейтральную позицию в этом германском противостоянии, желая использовать его результаты в своих целях. В этих обстоятельствах России не следовало повторять своей ошибки времен правления Николая I, памятуя о том, как с ней поступили германские государства в Крымскую войну. «В настоящее время национальные интересы стоят для нее выше и прежде всего, и было бы решительным безумием требовать или ожидать от России, чтобы она для отвращения войны между немцами подвергла себя всем бедствиям и ущербам серьезных военных приготовлений» – резюмировали «Московские ведомости».

В донесении французскому министру иностранных дел Друин де Люйс посол Франции в Берлине Винсент Бенедетти писал, что на фоне резких выступлений европейских держав в отношении прусского проекта «бросается в глаза, как молчаливо Россия следует за прусской политикой» [1116]. Едва ли такая позиция французского посла выдержит критику, поскольку Россия проводила суверенную политику и не следовала в политическом фарватере ни одной из великих держав. Не следует забывать, что российский император, хотя и не предлагал активного посредничества в решении конфликта [1117], в начале апреля 1866 г. в письме Францу-Иосифу выражал пожелание сохранения мира и порядка на континенте. В отношении прусского проекта реформы Горчаков признавался в письмах Будбергу в Париж и Убри в Берлин, что Александр II считал его «очень неприятным сюрпризом» [1118]и «неоднократно говорил мне об этом с негодованием» [1119]. Это, безусловно, не могло остаться неизвестным в Берлине.

Бисмарка очень беспокоили возможные осложнения в прусско-российских отношениях. В предписании графу Редерну [1120]он просил изложить Горчакову и Александру II официальное объяснение происходящих в Германии событий. Бисмарк заверял Петербург в своей приверженности консервативным взглядам, а политики Пруссии – консервативным принципам. Революционные настроения он, наоборот, приписывал Австрии, политика которой привлекала на свою сторону «революционные» партии Германии и даже Пруссии, равно как и демократическую партию Гольштейна. О том, насколько Бисмарк хотел усилить воздействие своего письма на петербургский кабинет, свидетельствует интересное замечание. В тексте предписания Редерну секретарь Бисмарка Генрих Абекен употребил слово «либеральные», обозначая партии Германии и Пруссии, поддерживавшие Австрию. Бисмарку это, очевидно, показалось не слишком убедительным, поэтому он вместо «либеральные» употребил «революционные», чтобы придать более грозное звучание фразе.

Бисмарк объяснял, что использование принципов парламентаризма, возможно, и не соответствовало консерватизму, однако с ними необходимо было считаться и апеллировать к ним в отношениях с другими германскими правительствами, чтобы не отступить от консервативной политики в целом и не пустить Германию в объятья революции. Прусское предложение о проведении всеобщих выборов не должно было, по словам Бисмарка, пугать петербургский кабинет, поскольку стране с преобладающим монархически настроенным населением не следовало опасаться установления революционного режима в результате таких выборов. Наоборот, писал он, «в странах, где основная часть населения настроена революционно, выборы приводят к анархизму».

Для оправдания решительных действий Пруссии Бисмарку теперь требовалось показать агрессивность планов Австрии. В этой связи ему пришлось умело обойти и представить в нужном ему свете инициированный Веной 11 апреля диалог в отношении совместного австро-прусского разоружения для уменьшения вероятности дальнейшей эскалации конфликта [1121]. 21 апреля Пруссия выразила свое согласие участвовать в этом мирном процессе, но лишь в том случае, если первой к разоружению приступит австрийская сторона [1122].

Горчаков выражал в письме Штакельбергу [1123]надежду на то, что теперь «мир, если не примирение, обеспечен между Австрией и Пруссией». Высоко оценивая австрийскую инициативу и ответ на нее Берлина, российский министр подчеркивал, что «оставаясь друзьями Пруссии, мы не хотим, чтобы она предполагала, будто мы когда-нибудь сможем быть ее сообщниками». Свою мысль он заканчивал важным предостережением от того, чтобы «испортить наши отношения с Берлином, которые в общих интересах должны оставаться интимными».

25 апреля Австрия согласилась выполнить поставленные Пруссией условия. В этой связи «Allgemeine Zeitung» на следующий день отмечала, что «опасность войны между двумя державами можно расценивать как ликвидированную» [1124], а «Санкт-Петербургские ведомости» добавляли, что «и венский, и берлинский кабинеты друг перед другом стараются показать, что не постоят за тем, чтобы удалить ближайший повод к столкновению, заключающийся в вооружениях. Австрийское предложение касательно обезоружения принято в Берлине немедленно и без колебаний» [1125].

«Московские ведомости», правда, были настроены более критично в отношении такого «необыкновенного миролюбия Австрии относительно Пруссии». М. Н. Катков объяснял его «все более и более грозным положением, которое принимает Италия» [1126], и, таким образом, нежеланием Австрии столкнуться с необходимостью ведения войны на два фронта. Осложнения в отношениях между Австрией и Италией в течение весны 1866 г. обострились настолько, что стороны начали военные приготовления [1127]. К концу апреля ситуация на австро-итальянской границе стала критической [1128]и 27 апреля Австрия объявила о мобилизации своих войск [1129].

Это как раз было на руку Бисмарку для того, чтобы расстроить наметившуюся тенденцию к мирному разрешению конфликта между Пруссией и Австрией. «Друг Бисмарк не хочет вкусить яблоко мира», – писал с огорчением Горчаков по-немецки в своем письме Убри [1130].

Бисмарк во всеоружии встретил донесение Редерна, передававшего слова Горчакова о том, что в настоящих условиях «Александр II был бы вынужден чувствовать себя оскорбленным, если бы Пруссия отказалась от предложений Австрии» [1131]в отношении совместного австро-прусского разоружения. В ответ на это донесение Бисмарк отправил Редерну телеграмму [1132]и предписание [1133], в которых обстоятельно указывал на то, что в под предлогом угрозы со стороны Италии Австрия продолжает вооружение против Пруссии, что заставило короля Вильгельма не сидеть сложа руки но приступить к ответным мерам [1134]. «Для нас было неожиданным, – удивлялся Бисмарк, – услышать из Петербурга высказывания, которые звучат по-австрийски, и, согласно которым, наши действия осуждаются более жестко, чем (действия – В. Д.) графа Менсдорфа» [1135]. Бисмарк, ссылаясь на Убри, обращал внимание на отсутствие в Италии военных приготовлений, вследствие чего признавал австрийскую мобилизацию направленной исключительно против Пруссии. В конце предписания значилось, что прусский король апеллировал к российскому императору с целью самостоятельно выбрать образ действий по отношению к Австрии и ее выступлениям, угрожающим безопасности своей странны. Рассматривая все эти возможности, Горчаков отвечал на это Убри: «Бисмарк хочет войны» [1136].