Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Для подтверждения своей приверженности принципам монархизма Бисмарк использовал покушение, которое было совершено на него 7 мая 1866 г. на одной из главных улиц Берлина – Унтер ден Линден, рядом со зданием российского дипломатического представительства. Вюртембергский республиканец Фердинанд Коген-Блинд выпустил в возвращавшегося после доклада королю прусского министра-президента в общей сложности пять пуль, три из которых прошли по касательной, а две отскочили от ребра. Бисмарк, тем не менее, нашел в себе силы и самообладание и, скрутив преступника, передал его полиции, а сам отправился домой [1137]. «Санкт-Петербургские ведомости» накануне сообщали о «многочисленных народных сходках в городах Пруссии», добавляли также, что в королевстве «общественное мнение до того, наконец, приняло направление, враждебное иностранной политике г. Бисмарка, что правительство решилось разгонять сходки. В Пруссии в пользу войны – только офицеры армии, да люди, поддерживающие нынешнее министерство» [1138]. Этой позиции вторил и «Вестник Европы»: «Достигнуть его (германского единства – В. Д.) Пруссия могла бы только с помощью германского народа – но в настоящую минуту народ стоит не на стороне Пруссии, а на стороне противников ее» [1139].

Несмотря на то, что Блинд совершал это преступление с целью избавить Германию от Бисмарка и, таким образом, не допустить войну между Австрией и Пруссией [1140], Бисмарк в своей телеграмме Редерну, отправленной в этот же день [1141], истинные мотивы этого преступления трактовал иначе. По мнению прусского министра-президента, покушение должно было доказать Петербургу, где существовало мнение, что «в прусском народе слишком сильно развито сознание права, чтобы он мог признать в г<���осподине> Бисмарке настоящего руководителя своего на пути к величию и свободе» [1142], что он все тот же консерватор и противник революции, коль скоро представитель этого самого лагеря революционеров совершил покушение на его жизнь. Расчет Бисмарка на чувства императора Александра II, лично пережившего за месяц до этого-4 апреля 1866 г. – первое в своей жизни покушение, совершенное Д. Каракозовым [1143], оказался верным.

В мае месяце международный накал несколько спал, хотя положение дел представлялось довольно оригинальным в силу того, что «все три правительства, собирающиеся воевать, уверяют, что вооружаются единственно для собственной защиты, и дают торжественные формальные обещания, что не нападут на своего противника» [1144].

Развитие ситуации во многом зависело от позиции, занятой нейтральными державами [1145]. В начале мая французский император, выступая с инициативой посредничества, предложил представителям Австрии, Пруссии, Германского союза и Италии, а также делегатам от незаинтересованных сторон: Франции, Англии и России – принять участие в международном конгрессе для решения вопросов, поставивших Европу на грань войны [1146]. Предполагалось, что в работе конгресса будут участвовать министры иностранных дел европейских государств, «что, – как писал Д. А. Милютин, – улыбалось нашему вице-канцлеру, у которого любимою мечтой давно уже было блеснуть своим красноречием в Европейском конгрессе» [1147].

И хотя повестка дня конгресса определена не была [1148], все прекрасно понимали, что дискуссии будут проходить по трем основным наиболее обсуждаемым в то время проблемам [1149]: дальнейшая судьба Венеции, определение правового статуса Шлезвига и Гольштейна и реформирование Германского союза [1150]. Несмотря на это, в российском обществе господствовало мнение, что «вопросы эти такого рода, что разрешение их может прийти не от примирительного посредничества, не от конгресса, но лишь от приговора, который произносит бог браней» [1151].

24 мая официальные приглашения нейтральных держав к участию в конгрессе были представлены в Вене, Берлине, Флоренции и Франкфурте-на-Майне [1152]. Несмотря на то, что для дипломатического положения готовой к войне Пруссии и для представителей партии войны в Берлине этот конгресс был невыгоден [1153], Бисмарк принял предложение Наполеона III в числе первых [1154].

Теперь дело оставалось лишь за Австрией. А вот венский кабинет продолжил сравнивать возможные выгоды от участия в конгрессе и от уступки Венеции [1155]. По мнению российского министра, «если Австрия не будет бесповоротно отказываться принять Конгресс, то в настоящих условиях требования к ней будут сформулированы в таких формах, которые ничего не предрешают и не задевают никакой чести» [1156]. Горчаков был прав, когда говорил, что в тех обстоятельствах мир в Европе зависел от выбора Вены [1157]. Австрия могла использовать этот конгресс, чтобы хотя бы потянуть переговорный процесс и лучше приготовить свои вооруженные силы.

Однако, выдвинув ряд контрпредложений, она фактически продемонстрировала отказ от участия в подготовке конгресса [1158]. Петербург в этой ситуации опускал руки. Горчаков писал Штакельбергу в Вену, что «наша предварительная задача выполнена. Мы ослабим барьеры, которые могут оскорбить чувства Австрии. Мы не идем дальше этого. Мы не даем ей никаких советов. Если она считает, что военное дело будет для нее более выгодным, пускай делает это. Но если она предпочитает довериться возможности европейской встречи, пускай присоединяется» [1159]. Такая невнятность принятия решений и разборчивость в поведении стала грубейшей дипломатической ошибкой Вены. Она дала Бисмарку колоссальное преимущество, прежде всего, в общественном мнении Германии. Теперь Австрия становились виновницей срыва подготовки мирных переговоров, а Пруссия неким отверженным миротворцем, вынужденным готовиться к отстаиванию своей чести не мирным путем, но с оружием в руках [1160]. Австрия в общественном мнении превращалась в государство-агрессора [1161].

В этой связи не следует считать Бисмарка коварным подстрекателем конфликта, а австрийцев невинными жертвами состоявшегося заговора. Военные настроения Вены были ничуть не слабее берлинских [1162]. К вооруженным действиям против Пруссии австрийцев подталкивали две основные причины. Первой была финансовая. Тяжелое экономическое состояние, неурожаи, промышленный спад, бюджетный дефицит в 27 миллионов гульденов разъедали империю Габсбургов. Еще в 1864 г., когда австрийская делегация отправлялась в Лондон на конференцию для решения датского вопроса, Франц-Иосиф I наставлял руководителя делегации Людвига фон Бигелебена: «Нам нужны деньги. Достаньте нам денег» [1163]. «Положение австрийских финансов крайне затруднительно, – писал «Вестник Европы», – правительство еще до начала войны принуждено прибегнуть к выпуску ассигнаций» [1164]. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что «в Австрии чувствуется сильный недостаток в серебряной разменной монете. Нередкость увидеть лоскутки кредитного билета, ценностью в гульден; их разрывают на части для мелких уплат» [1165]. Насколько состояние было тяжелым, говорит тот факт, что австрийский министр финансов граф Иоганн Лариш фон Мённих был рад принять предложение британских банков о предоставлении Австрии займа под колоссальные 66 процентов. Последовавший вскоре вердикт Лариша был ожидаем: либо оздоровление государственного бюджета за счет победы над Пруссией и взыскания с нее военных контрибуций, либо признание государственного банкротства [1166]. Второй причиной была международно-политическая. Каждая последующая уступка Пруссии угрожала влиянию Австрийской монархии в Центральной Европе. Чтобы остановить эту политику сдачи своих интересов, Австрия нуждалась во втором Ольмюце, а в сложившихся новых условиях, это означало войну [1167]. Эти обстоятельства осложнялись для Австрии тяжелым внутриполитическим положением, поскольку после окончания Крымской войны австрийское правительство своими реформами «больше все ломало и разрушало старое, а стройного целого из всего этого еще не выходит» [1168].