Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Интересно, что еще осенью 1859 г. прусский генерал Л. фон Герлах писал в своем дневнике: «Положение Пруссии довольно тяжелое; с одной стороны Россия со своими планами, с другой – Франция с ее idées napoléoniennes, затем – Австрия, полная ненависти и ревности, с разрушенными финансами и глубоким внутренним беспорядком без системы и цели» [1169].

С конца мая в России к успеху мирных переговоров стали относиться более скептически. «Санкт-Петербургские ведомости» склонялись видеть в предстоящем конгрессе скорее «конференцию с ограниченным значением, простую беседу уполномоченных» [1170], а «Московские ведомости» вслед за европейскими газетами отмечали, что «дело зашло очень далеко; слишком много потрачено денег на военные приготовления, и слишком раздражены страсти» [1171]. Горчаков с сожалением писал российскому послу в Константинополе Николаю Павловичу Игнатьеву: «Я верю в неминуемую войну. Похоже, что Вена скорее полагается на это, чем на то, что предложило бы ей обсуждение на конференции» [1172], и прибавлял еще к этому в письме Убри: «Его Величество с видимым трудом отказывается от роли миротворца, которую он так благородно взял на себя» [1173].

Прусский министр-президент торопил события. Усиливающаяся внутри страны оппозиция военным приготовлениям [1174], переговоры между европейскими державами о возможности мирного урегулирования конфликта – все это ослабляло военный накал.

1 июня Бисмарк телеграфировал Редерну: «Скорый созыв конгресса настоятельно необходим, поскольку с каждым днем умножаются наши расходы и вооруженные силы наших возможных противников» [1175]. Руководствуясь потребностями мира, Бисмарк просил Редерна скорейшим образом узнать, когда Горчаков предложит день созыва мирной конференции. Скорее всего, это был еще один дипломатический маневр Бисмарка: опередить возможный созыв конгресса очередной «инициативой» Пруссии, которая смогла бы вызвать бурю негодования в Вене. Важна и дата отправки телеграммы Редерну: 1 июня.

Дело в том, что в этот самый день, 1 июня, представитель Австрии в Союзном сейме Алоис Карл Кюбек фон Кюбау обратился к Германскому союзу с предложением определить будущий статус Шлезвига и Гольштейна и уполномочил администрацию Гольштейна учесть интересы проживающего в нем населения. Вена посчитала возможным совместное с Фридрихом VIII фон Августенбургом управление этим герцогством, а также созыв при его поддержке представительного органа в Гольштейне [1176]. Это была очередная дипломатическая ошибка Вены.

Хотя Гольштейн и находился под управлением австрийской администрации, по Гаштейнской конвенции, Австрия не имела право принимать важных решений в отношении Гольштейна без Пруссии. Венская инициатива была воспринята во Франкфурте как антипрусский выпад [1177], а в самой Пруссии – как «провокация к войне» [1178]. В определенном смысле это было нарушение Гаштейнской конвенции [1179]. Такой ход Вена могла предпринять с целью перенести австропрусское противостояние на более широкую плоскость Германского союза и получить дополнительную поддержку со стороны германских государств. Оценивая эту ситуацию, в Петербурге заключали, что « возможностьблизкой войны между Пруссией и Австриейзначительно усилилась» [1180], а Горчаков писал российскому посланнику в Греции Евгению Петровичу Новикову уже открыто: «В настоящий момент слово за оружием» [1181].

Пруссия должна была реагировать молниеносно. Для незамедлительного ответа Берлину срочно требовались сведения о занимаемой Россией позиции. В это время прусский военный уполномоченный Швейниц отправил из Царского Села в Берлин донесение, в котором передал содержание состоявшейся 5 июня у Александра II аудиенции. Среди прочего он передал информацию, обладавшую для Пруссии особой важностью: «В отношении своей позиции в ходе предстоящей войны император сказал, что усилит полицейскими частями свою границу, в особенности границу с Галицией; более он предпринимать не намерен, если только не заявят о себе восточные дела» [1182]. Выделенные Бисмарком карандашом на полях словаXLVII означали то, что Россия в предстоящей войне с пристальным вниманием будет следить, прежде всего, за Австрией. Это становилось особенно очевидным на фоне заверений императора в укреплении дружбы с Вильгельмом I и сделанной им оценки прусской армии, как «единственной сомкнутой фаланги», которая в условиях революционной угрозы «может восстановить необходимый порядок» [1183]. Донесение Швейница было доставлено в прусское военное министерство 7 июня, а 9 июня передано Бисмарку.

В этот же день, 9 июня, Пруссия приступила к активной фазе противостояния с Австрией: прусские войска без выстрелов заняли герцогство Гольштейн. В ответ на этот акт агрессии венский кабинет выступил в Союзном сейме с требованием мобилизации вооруженных сил Германского союза за исключением Пруссии, поскольку она нарушила союзные правовые договоры [1184]. «Шаг, который делают две великие германские державы, – делился Горчаков с Бергом, – в моих глазах является безумием. Ответственность будет тяжелой для обеих сторон» [1185].

Судьбоносным в истории австро-прусского противостояния стало 10 июня.

В этот день Бисмарк обратился к германским государствам с циркулярной депешей, в которой содержалось его контрпредложение. Опираясь как на исторический прецедент на положения проекта имперской конституции, подготовленной Франкфуртским национальным парламентом в 1849 г., Бисмарк предлагал трансформировать Германский союз. Главное отличие от проекта конституции 1849 г., равно как и от прусского предложения 9 апреля 1866 г., заключалось в создании «союзной территории, состоящей из тех государств, которые до настоящего момента входили в состав Союза, за исключением Австрийской империи и Нидерландского королевства» [1186], а также в формировании «национального представительства в соответствии с имперским законом о выборах [1187]» [1188].

В своих воспоминаниях Бисмарк оставил интересное замечание по поводу истинных мотивов, которые им двигали в этот самый момент. Он сам назвал «революционным» то, что «в своей циркулярной депеше от 10 июня 1866 г. без всяких колебаний бросил на сковороду крупнейший из тогдашних либеральных козырей – всеобщее избирательное право, чтобы отбить охоту у монархической заграницы совать пальцы в наш национальный omelette». Бисмарк признавал, что это предложение явилось средством в борьбе не только и не столько против Австрии и зарубежных государств, сколько «в борьбе за германское единство и одновременно – угрозой прибегнуть к крайним средствам в борьбе против коалиций» [1189].

В конфиденциальном предписании прусскому посланнику во Флоренции Г. фон Узедому [1190]Бисмарк, очевидно при настоятельных рекомендациях Х. фон Мольтке, критиковал итальянский план военных действий против Австрии, заключающийся в осаде четырех основных австрийских крепостей. Он советовал быстро, насколько это было возможно, достигнуть «сердца врага» – Вены. Более интересными были планы Бисмарка в отношении Венгрии. Прусский министр-президент писал об отсутствии достаточных денежных средств на финансирование венгерской кампании. К тому же он указывал, что официальное выступление Пруссии на этом фронте было бы резко раскритиковано в России. Тем не менее, Бисмарк писал: «Восстание же в Венгрии было бы для меня весьма желательным, но это не в моей власти, вызвать его». Бисмарк, очевидно, не был заинтересован в отправке в Венгрию прусских эмиссаров с революционными памфлетами, поскольку они могли быть пойманы. Вместе с тем, он настоятельно рекомендовал итальянскому правительству взять это дело на себя, обещая, что по окончании войны обратится к королю Вильгельму с просьбой о финансовом возмещении половины стоимости этой пропагандистской программы.