Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Но в той пустоте носятся обломки прошедшего, случайные люди, оказывающие случайные услуги; соломинка, за которую хватается утопающий и все равно тонет.

«Нас мало, и тех нету». Вот откуда Булгарин.

Величайшее несчастье — когда нет истинного друга; и не меньшее несчастье, если в друзьях Булгарин.

«Самый грустный человек 20-х годов был Грибоедов» (из письма Тынянова Горькому 21 февраля 1926 г.).

«Должно быть, он таким и был. А если и не был — теперь будет…»

Разумеется, можно увидеть Грибоедова другим, третьим, четвертым. Право любого автора на серьезную версию неоспоримо.

Художественная версия Тынянова: одиночество Грибоедова, начинающаяся измена самому себе. Для того чтобы добыть истину, понять героя, героев, поступки, проекты, автор «Вазир-Мухтара» бешено сталкивает противоположные полюса, заставляет Грибоедова писать об истинной дружбе Булгарину.

В то время как Грибоедов писал о том Катенину [23] .

Длинное отступление насчет тыняновского эпиграфа сделано с целью — определить научно-художественный взгляд видного ученого-писателя на сложнейшие, противоречивые обстоятельства биографии Грибоедова; слишком трудные проблемы, слишком мало фактов. Вспомним еще раз замечание Эйхенбаума: «Судьба Грибоедова — сложная историческая проблема, вряд ли разрешимая научными методами».

Тынянов пробует — и научными, и художественными…

Между прочим заметим, что писатель-ученый легко мог бы и придумать эпиграф, перефразировать какое-нибудь грибоедовское письмо, действительно обращенное к Фаддею… Однако Тынянову нужны были именно двойственность, некоторый обман. (Автор признателен С. Б. Рассадину за интересные соображения на эту тему.) Зачем же? Да затем, что эта двойственность — в основе романа. Ведь и самый первый эпиграф — «Взгляни на лик холодный сей…» — искусный, полускрытый мираж : стихи о Грибоедове, но, возможно, не о нем. Стихи Баратынского как бы повернуты одной гранью к большинству читателей, но несколько иначе — для узкого круга посвященных знатоков.

И в «арабском эпиграфе» тоже двойственность, туман, «обман»: у огромного числа читателей-неспециалистов, естественно, нет никаких сомнений — текст взят из письма к Булгарину; немногим же знатокам автор лукаво подмигивает и заставляет задуматься о безграничных возможностях художественного вымысла.

Двойственность, неясность — в позиции, действиях, самоопределении Грибоедова («ничего не решено…»), двойственность проектов, жизненного смысла…

История «булгаринского эпиграфа» резко обнажает концепцию тыняновского романа, помогает понять и одну из самых напряженных сцен, где решается судьба важнейшего персонажа «Смерти Вазир-Мухтара».

Грибоедов и проект едут к Паскевичу, генерал отдает приказание Бурцову — отрецензировать документ. Сцена между полковником-декабристом и Грибоедовым, одна из лучших в романе, основана на материалах, некогда помещенных Мальшинским в «Русском вестнике», но представляет совсем иную, сложнейшую идею.

Бурцов в романе говорит Грибоедову: «Я буду всемерно проект ваш губить…

…вы крестьян российских сюда бы нагнали, как скот, как негров, как преступников. На нездоровые места, из которых жители бегут в горы от жаров. Где ваши растения колониальные произрастают. Кош-шениль ваша. В скот, в рабов, в преступников мужиков русских обратить хотите. Не позволю! Отвратительно! Стыдитесь! Тысячами — в яму! С детьми! С женщинами! И это вы „Горе от ума“ создали!

Он кричал, бил воздух маленьким белым кулаком, брызгал слюною, вскочил с кресел».

Грибоедов, выслушав критику Бурцова, объясняет, что в случае победы декабристов мужики не вышли бы из кабалы — разве что названия бы переменились:

«И сказали бы вы бедному мужику российскому: младшие братья… временно, только временно неугодно ли вам на барщине поработать? И Кондратий Федорович это назвал бы не крепостным уже состоянием, но добровольною обязанностью крестьянского сословия. И, верно, гимн бы написал».

Вот тут-то Бурцов захочет стреляться, а Грибоедов скажет: «Нету… Не буду драться с вами. Все равно. Считайте меня трусом».

Потом спросит: «А что вы скажете Паскевичу?»

«— Я ему скажу, что он, как занятый военными делами, не сможет заведовать и что власть его ограничится.

— Это умно, — похвалил Грибоедов» [Тынянов I, с. 256–258].

После этого диалога проект, столько раз появлявшийся в романе, замирает: еще одно творение отторгается от своего создателя.

«Безобразное одиночество тогда самым жалостным и проклятым образом, как живое существо, влезло в него» [Тынянов I, с. 316].

Роман, увидевший свет в 1927 г., вызывал и вызывает яростные споры «за» и «против». Сразу видно, что это один из самых живых советских романов!

Без сверхзадачи задача не решалась: Тынянов писал о Грибоедове и, разумеется, о себе. О разочаровании во многих надеждах и иллюзиях 1920-х годов; о трудном времени, наступающем для настоящей литературы; о гибельных попытках сопротивляться и еще более гибельных — признать «все действительное разумным», раствориться в компромиссе (см. [Белинков, а также Чудакова, с. 103–132]).

Те же, кто в разные годы и десятилетия с этим спорили, также толковали о Грибоедове. И о себе. Своих жизненных установках.

Прислушаемся к «противникам».

«Спор Грибоедова с Бурцовым […] является кульминацией романа. Если бы Грибоедов был „угадан“ писателем верно, такая принципиальная ошибка была бы невозможна, по крайней мере она не была бы в романе подчеркнута композиционно» [Фомичев, с. 25].

«К спору Грибоедова с Бурцовым Тынянов стягивает едва ли не все смысловые нити повествования, и этим спором, по сути дела, разрешается коллизия, положенная Ю. Тыняновым в основу его романа. С этой точки зрения ошибка творческой (и социально-исторической) интуиции романиста не только разительна, но в известном смысле просто катастрофична…» [Лебедев, с. 272].

Порассуждаем не торопясь.

Грибоедов и проект. Из романа Тынянова выходит, что автор «Горя от ума», оставшись на воле, оказывается в положении безвыходном, гибнет среди противоречий неразрешимых: участи декабристов избежал, пытается поднести властям новые, свежие идеи, а власти не берут, не интересуются. «Величайшее несчастье, когда нет истинного друга»…

В чем же «катастрофическая ошибка»?

150-летие Грибоедова встречалось совсем иначе, чем 100-летие. Публиковались разнообразные, содержательные труды М. В. Нечкиной, В. Н. Орлова, О. И. Поповой, В. С. Шадури. При всем обширном спектре проблем можно все же сказать, что в ту пору «большинством научных голосов» автор «Горя от ума» явно возвращался к Тайному обществу. Факты, реальные или мнимые, доказывавшие близость Грибоедова и декабристов, считались более существенными, чем признаки противоречий, несовпадений. Комментатор позднейшего издания книги Н. К. Пиксанова «Творческая история „Горя от ума“» (1971 г.), оценивая полемику конца 1940-х — начала 1950-х годов вокруг личности и творчества Грибоедова, заметил, что «книга Нечкиной [„А. С. Грибоедов и декабристы“], будучи обстоятельным и серьезным исследованием, насыщенным фактами, обнаруживает все-таки очевидную заданность и является характерным примером распространенного в те годы априоризма и стремления „улучшать“ историю. Пиксанов именовал такое поветрие „обратным вульгарным социологизмом“, созданием „крашеных классиков“, которые все вдруг представлялись революционными и народными» [Пиксанов, Гришунин, с. 377].