Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Пушкин, несколько пересматривая свой взгляд на Ермолова, также, видимо, смягчал и прежние воззрения на Паскевича; не соглашаясь с мнением Г. П. Макогоненко, будто в окончательном тексте «Путешествия в Арзрум» Паскевич вообще представлен как положительный герой, признаем, что взгляд поэта (по сравнению с непосредственным впечатлением 1829 г.) становится более многомерным, историчным.

Наконец, последний существенный мотив для «грибоедовского разговора».

Одним из тех, кто обвинял Пушкина в недооценке побед Паскевича, был тот журналист, кто всячески рекламировал свою близость к Грибоедову, — Булгарин. Как известно, его «Северная пчела» еще 22 марта 1830 г. отозвалась на публикацию первого отрывка из пушкинских «путевых записок» («Военно-Грузинская дорога»). «Итак, надежды наши исчезли! — восклицал Булгарин. — Мы думали, что автор „Руслана и Людмилы“ устремился на Кавказ, чтобы напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гения наших поэтов, — и мы ошиблись».

Пушкин не раз — и в подготовительных текстах к «Медному всаднику», и в «Домике в Коломне», и в черновиках цитированного предисловия к «Путешествию в Арзрум» — начинал отвечать на булгаринский донос, но сдерживался, опасаясь, между прочим, что Булгарину будет придано большее значение, нежели он имеет.

Одновременно с нападками на Пушкина Булгарин, как уже отмечалось, напечатал и несколько раз перепечатал свои воспоминания о Грибоедове; вообще непрестанно — к случаю и без повода — он вспоминал о своей близости к погибшему поэту. Незадолго до завершения «Путешествия в Арзрум» Булгарин опубликовал «Памятные записки титулярного советника Чухина», где, между прочим, довольно прозрачно обрисовал Грибоедова под именем «Александра Сергеевича Световидова». Современный исследователь интересно проанализировал некоторые элементы пушкинской полемики с Булгариным из-за Грибоедова (см. [Фесенко, с. 108–109]); следует, наверное, подчеркнуть, что Булгарин, в сущности, постоянно противопоставляет «отрицательному» Пушкину «положительного» Грибоедова: автор «Горя от ума» — прямой участник закавказских событий, проводник тех «великих дел», о которых Пушкин, как видно, не желает петь…

Пушкину вообще в течение его жизни не раз противопоставляли других великих мастеров как доказательство того, что можно соединять высокий дар с «благовоспитанностью», «лояльностью» и т. п. Не раз ему в пример поставят Карамзина, не ссорившегося с царями; другой «положительный образец» — Гёте, который умел не только ладить со своим монархом, но и возглавлял правительство. Наконец, назойливая булгаринская хвала Грибоедову.

В этих условиях важной, насущной задачей было отделить великого мастера от примазывающихся, от тех, кого Пушкин числил по литературному «вшивому рынку»…

Таким образом, к 1835 г. грибоедовская тема была подготовлена для Пушкина «со многих сторон» — и художественной логикой новых сочинений, и публицистическими воспоминаниями, и размышлениями поэта о самом себе, своем будущем и будущем страны. В 1835 г. и был, очевидно, впервые написан грибоедовский эпизод «Путешествия в Арзрум», которого не было ни в путевых записках, ни в других, более ранних набросках: слишком много в нем прямых реминисценций с тогдашним положением и взглядами Пушкина — достаточно не торопясь перечитать этот текст, включенный во вторую главу «Путешествия».

«Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в Московском Телеграфе. Впрочем, уважение наше к славе происходит, может быть, от самолюбия: в состав славы входит ведь и наш голос» [П., т. VIII, с. 461].

Строки теплые, сочувственные, позволяющие считать, что сам автор (который как раз не был обделен славою с юных лет) принадлежал к людям, угадавшим необыкновенность Грибоедова, почти еще не имевшего литературной, общественной известности. Иное дело, что Пушкин и Грибоедов принадлежали к разным литературным группировкам; что их заочные отношения были непросты; что Пушкин многое критиковал в «Горе от ума»; в 1835 г. все это — уже давняя история, не столь важная, как вопрос о судьбе поэта вообще…

В первых же строках грибоедовского фрагмента «Пушкин явно полемизировал с Булгариным […], например, Булгарин заканчивает свое рассуждение о необыкновенных способностях Световидова: „Он был рожден быть Бонапартом или Магометом“. У Пушкина: „Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон […] или другой Декарт“» [Фесенко, с. 109]. Добавим к этому, что именно Булгарин — обыватель, человек толпы, признающий только славу; будущего редактора «Северной пчелы», между прочим, даже не было в Петербурге, когда Грибоедов совершал первые шаги на литературном и общественном поприще; он сближается с Грибоедовым, который уже привез в столицу «Горе от ума».

Речь идет о начале 1820-х годов; однако особая печаль, разлитая в этих и следующих строках, заставляет видеть в тексте сопоставление двух поэтических судеб. Характер, слог размышлений о Грибоедове является эхом пушкинских настроений незадолго до собственной смерти. В 1829 г. поэт, путешествуя в Арзрум, был еще куда более оптимистичен, хотя налицо уже первые признаки новых затруднений («Полтава», завершенная в 1828 г., — первое сочинение поэта, не имевшее ожидаемого успеха). Различные строки грибоедовского фрагмента находят параллель в ряде пушкинских стихотворений 1830-х годов. Обличение толпы, недоверчивой улыбки, «глупой, несносной улыбки» мы находим в стихах «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной…» (1830 г.); в «Путешествии в Арзрум»: «Люди верят только славе…»; в стихотворении «Полководец» (1835 г.):