Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

В 1835–1836 гг., создавая грибоедовский отрывок, Пушкин думал о себе, о своей судьбе и сопоставлял ее с грибоедовской. Глубокий биографический подтекст получают слова о женитьбе «на той, которую любил», о завидных последних годах бурной жизни. Здесь — сожаление о своих бурно прошедших годах и сегодняшнем тягостном петербургском плене. Грибоедов умел расчесться, начать новую жизнь, покинуть столицу — Пушкин не может.

Наконец, предчувствие собственной скорой гибели — и странный гимн грибоедовской смерти (посреди «смелого неровного боя», «ничего ужасного, ничего томительного», «мгновенна и прекрасна»). Эти слова, представленные читателям за год до последней пушкинской дуэли, выдают потаенные мечтания поэта:

Но вот — последние строки, открытый финал грибоедовского отрывка из «Путешествия в Арзрум»: «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок!»

Вспомним, что было сказано о Ермолове: «Думаю, что он пишет или хочет писать свои записки».

«Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…» [П., т. VIII, с. 462].

Последние слова — о причинах гибели Грибоедова. И не только Грибоедова. «Друзья» вроде Булгарина, правда, написали свои записки, по Пушкин этого как бы не замечает: «Написать его биографию было бы делом его друзей…» (см. [Фесенко, с. 109]).

«Мы ленивы и нелюбопытны», поэтому невнимательны, бездушны к таланту, высокому честолюбию, гению; оттого, в сущности, и способствуем гибели Грибоедова и Пушкина…

Прощаясь с Грибоедовым, автор «Путешествия в Арзрум» подводит собственные итоги.

Время поэтов-министров, послов, историографов, государственных людей — это время проходит.

Грибоедов и Пушкин начинали в эпоху усердную, любопытную; ныне же «мы ленивы и нелюбопытны». Пришло время, на которое пожалуется отнюдь не декабрист, но человек «старого покроя», Денис Давыдов: «Налагать оковы на даровитые личности и тем затруднять им возможность выдвинуться из среды невежественной посредственности — это верх бессмыслия.

Грустно думать, что к этому стремится правительство, не понимающее истинных требований века […]. Не дай боже убедиться нам на опыте, что не в одной механической формалистике заключается закон всякого успеха. Это страшное зло не уступит, конечно, по своим последствиям татарскому игу! Мне, уже состарившемуся в старых, но несравненно более светлых понятиях, не удастся увидеть эпоху возрождения России. Горе ей, если к тому времени, когда деятельность умных и сведущих людей будет ей наиболее необходима, наше правительство будет окружено лишь толпою неспособных и упорных в своем невежестве людей» [Давыдов, с. 466].

Даровитейший генерал Ермолов становится лишним человеком; Пушкина и Грибоедова пытаются таковыми сделать, им приходится жизнью доказывать невозможность подобной попытки.

Грибоедов, один из самых «умных и сведущих», не успел еще раз уподобиться Ермолову, своему старому начальнику и «двойнику»:

Летом 1837 г. по сибирскому тракту — с востока на запад, «из Азии в Европу» — двигалась под охраною партия из семи декабристов. Путь же их лежал в «другую Азию», на Кавказ (Александр Сергеевич Пушкин, бывало, надписывал конверт: «Его благородию Льву Сергеевичу Пушкину в Азию», и письмо находило младшего брата, служившего в Кавказском корпусе).

Ехал тем летом на запад и юг Николай Лорер, бывший член Южного общества, арестованный 29-летним майором, а теперь определенный в 41-летние рядовые.

Ехал Михаил Нарышкин, несколько младший член Южного общества, арестованный 28-летним рядовой-полковник (друзья, оставшиеся в Сибири, поздравляли с «омоложением» и предсказывали превращение в «юнкера», а там, глядишь, и в «недоросля»).

Переводятся на Кавказ также 36-летний Михаил Назимов (бывший гвардии штабс-капитан), Черкасов, Розен, прежде поручики. Жена Нарышкина, жена и дети Розена в ту же пору вернутся в родные края и уж там будут дожидаться своих солдат. Никто не проводит и не ждет Владимира Лихарева: в другой жизни блестящий 22-летний подпоручик имел жену, в Сибири узнал о рождении сына; теперь же 34-летний солдат давно знает, что жена вышла за другого. Пройдет еще несколько лет, и в известном сражении у речки Валерик горская пуля поразит Лихарева во время жаркого спора с Лермонтовым о Канте и Гегеле. В вещах убитого нашли портрет бывшей жены, «рисованный Изабе в Париже» [Лорер, с. 266–267].

Наконец, седьмой солдат. Александр Иванович Одоевский, бывший конногвардейский корнет, бывший князь — Рюрикович (впрочем, лишившись титула, Рюриковичем быть не перестает!).

35-летний кузен Грибоедова, автор декабристского «Ответа» Пушкину, герой будущих стихов Лермонтова. Человек необыкновенный.

Поэт — со всеми неровностями, взлетами и спадами, с характером, столь трудно определяемым, что специалисты, которые свою задачу видят именно в том, чтобы определять , много спорят и — огорчаются.

«Случайный декабрист», «христианский идеалист», — писали до революции академики Пыпип, Котляревский, Сакулин. «Порочная методология», — обличали прежних академиков некоторые современные исследователи, уверенные, что старой школой «явно преувеличиваются созерцательность жизненной позиции Одоевского, религиозные элементы его миропонимания».

Творчество и еще более личность этого человека очень важны для нашего рассказа и требуют экскурсов в прошлое, из 1837 года в 1820-е…

Как сейчас увидим, Александра Одоевского будут постоянно сопровождать легенды — иногда имеющие реальную основу, порою фантастические. Не всякая личность их стимулирует, «притягивает», но Одоевский, вероятно, был для того создан. Почти все необыкновенные, «одоевские» истории относятся к событиям начиная с 14 декабря 1825-го. Лишь одна, впрочем для нас интереснейшая, связана с более ранними датами.