Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»
- Название:«Быть может за хребтом Кавказа»
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:«Наука» Главная редакция восточной литературы 1990
- Год:1990
- Город:Москва
- ISBN:5-02-016705-3
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа» краткое содержание
Тема книги — Россия и Кавказ XIX столетия, русская общественная мысль, литература в кавказском контексте.
На основе многочисленных документов, как опубликованных, так и обнаруженных в архивах Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Иркутска, представлены кавказские дела, планы Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Огарева, Льва Толстого, декабристов.
Книга показывает, что кавказские встречи, впечатления лучших людей России оказали заметное влияние на их биографию и творчество.
«Быть может за хребтом Кавказа» - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха…
С Барклаем удивительно сопрягается и фраза Пушкина о недоверии к «холодной и блестящей храбрости» Грибоедова.
Наконец, слова про «сеть мелочных нужд» — это, можно сказать, автобиографическая характеристика Пушкина, в чьих письмах после женитьбы множество подробностей про обременительные мелочные нужды. Здесь также удивительно предвосхищаются строки Лермонтова:
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид…
Возвратившись к тексту грибоедовского отрывка во второй главе «Путешествия», мы, разумеется, обязаны припомнить «встречу с Ермоловым», которая представлена в том же сочинении немного раньше, в начале главы первой. Оба отрывка, конечно, взаимосвязаны.
Ермолов отозвался о стихах Грибоедова иронически. Пушкин не возразил, но во второй главе пишет о «таланте поэта» и горячо осуждает кого-то (мы догадываемся, что и Ермолова) за «улыбку недоверчивости».
Успехи Паскевича, период Паскевича на Кавказе критически оценены в беседе с Ермоловым; но в грибоедовском отрывке говорится о государственных дарованиях Грибоедова, развернувшихся именно при Паскевиче. Тут едва ли не каждая фраза — теневой ответ Ермолову, который, мы ведь знаем, находил, что автор «Горя от ума», как и Державин, «не способен к делу».
«Способности человека государственного оставались без употребления», но Пушкин хорошо знает, что это при Ермолове Грибоедов изнемогал от досуга…
Пушкин, споря, умеет, однако, и согласиться; вообще он один из великих мастеров особого жанра, который удобно именовать «спор — согласие».
Это особенно хорошо видно в следующих известных строках: «Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия „Горе от ума“ произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами. Несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил… Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна» [П., т. VIII, с. 461–462].
Скрытый диалог с Ермоловым продолжается. Генерал давал Грибоедову «досуги», не видел от него пользы — Пушкин пишет об «уединенных, неусыпных занятиях» в Грузии…
Современные изыскания убеждают, что Пушкин вполне мог быть знаком с грибоедовский проектом переустройства Кавказа (см. [Фесенко, с. 111–112]). О проекте знали многие собеседники Пушкина; между прочим, среди принимавших поэта в Тифлисе был Завилейский; осведомлен был и П. С. Санковский, издатель «Тифлисских ведомостей», присылавший Пушкину свою газету.
Во всяком случае, в «Путешествии» мелькают отклики Пушкина на некоторые сюжеты, которые Грибоедов затрагивал в 1828-м, в своем вступлении к проекту. Таковы, например, строки о «диких племенах» («Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением»), о грузинах («их умственные способности ожидают большей образованности»). Впрочем, подобные мысли были у многих, «у всех»; за тысячи верст от Кавказа, в сибирской ссылке, декабрист Лунин вскоре оценит результаты войны с Персией и Турцией: «…в этой земле надо не только покорять, но и организовать. Система же, принятая для достижения последней цели, кажется недостаточной» [Лунин, с. 15].
Однако вернемся снова к «поминкам по Грибоедову» во второй главе «Путешествия в Арзрум».
В общем тоне сочувственного надгробного слова выделяются строки о жизни Грибоедова, затемненной «некоторыми облаками». Пушкин не объясняет, что за облака, — образованному читателю, современнику это было, по-видимому, понятно; большинство комментаторов считают, что речь идет все о той же злополучной дуэли 1817 г., когда даже храбрость Грибоедова «оставалась в подозрении». Однако продолжение фразы — о «пылких страстях и могучих обстоятельствах» — явно не умещается в том биографическом эпизоде (тем более что о 1817 г. уже сказано в предыдущем абзаце).
Такие люди, как декабристы, Вяземский, Денис Давыдов, наконец, Ермолов, в этих строках, без сомнения, угадывали страсти, обстоятельства последних лет ; речь идет о тайных обществах, декабристской репутации Грибоедова, чудесном избавлении от крепости и Сибири, о честолюбивом стремлении к реализации своих государственных способностей.
В пушкинской формуле — «облака… страсти… обстоятельства», — полагаем, подразумеваются и разрыв Грибоедова с Ермоловым, и служба в канцелярии Паскевича…
Едва ли не каждая пушкинская строка имеет важный подтекст. Приглядимся к словам: «Самая смерть […] была мгновенна и прекрасна».
Пушкин, без сомнения, хорошо знал подробности сражения в Тегеране с наседающей толпой и мученической гибели русской миссии… Всего за страницу перед тем он сообщал, что во время последней встречи Грибоедов «был печален и имел странные предчувствия»; что «он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства». Не странно ли, что смерть предчувствованная, результат невежества и вероломства, что такая смерть «мгновенна и прекрасна»? Не была ли она выходом, по мнению Пушкина, из каких-то тяжких обстоятельств?
И вдруг мы находим любопытную параллель этим строкам в московских разговорах 1829 г., сохраненных блестящей актерской памятью М. С. Щепкина (в передаче двух других знаменитых актеров, И. В. Самарина и В. Н. Давыдова): «Когда в Москву пришло известие о смерти Грибоедова, по Москве стали передавать из уст в уста, что Грибоедов мог спастись, но что, давно обуреваемый болезненным самолюбием и не умея создать ничего равного гениальному „Горю“, давно мечтал о смерти и будто бы сам бросился в толпу мятежников и погиб, нисколько не сопротивляясь». И Щепкин, кончая рассказ, всегда добавлял: «Недаром Пушкин назвал его смерть прекрасной! Для человека — ужасно! Для великого художника — прекрасно!..» [Щепкин, т. II, с. 398].
Вот каковы были толки в грибоедовской Москве , и не только там; вот какие мысли вьются возле пушкинского фрагмента. Дело не в том, согласен или не согласен Пушкин, что у Грибоедова будто бы творчество не шло и оттого он радовался гибели.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: