Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

«Отец […] в изъявлении благодарности за покровительство его сыну, к коему он в переписке своей оказывает всегда чрезвычайную нежность, чествовал Протопопова „на славу“ — так выражается князь в письме от апреля месяца к сыну». Далее Броневский пишет дипломатично: «Если Протопопов отважился взять и передать князю Одоевскому письма от сына, в противность запрещения, то это еще ни к чему не ведет; ибо отец не позволит любимому сыну, которого в продолжение десятилетнего заточения он беспрестанно осыпал упреками за ужасное падение, сокрушившее старца, имевшего в нем единственную подпору; да и преступник Одоевский, по примечаниям моим, преисполнен раскаяния, негодования на самого себя; спокойствие и веселый нрав его выражают ясно, что голова его не отягощена черными думами. Но если надворный советник Протопопов имел дерзновение развозить письма к другим лицам от сосланных в Сибирь государственных преступников, то необходимо обратить на него внимание» [ЦГВИА, ф. 1, оп. 1, т. 4, № 10866, л. 4–5].

Документ любопытен во многих отношениях: он показывает, сколь велико было влияние Одоевского в иркутских «верхах», позволяет представить характер переписки отца с сыном; наконец, даже сквозь секретные канцелярские формы проступают живые, веселые черты Александра Одоевского.

В результате этой переписки Цейдлера и Клея «сослали» из Сибири в европейскую часть России. Одоевского же — по удивительному совпадению именно в тот день, 23 мая 1836 г., когда Броневский рапортовал из Иркутска, — в Петербурге решают перевести в давно желанный Ишим.

Возможно, в столице также хотели изолировать «государственного преступника» от уже привычного, дружественного окружения; однако решающая причина подобной милости объяснена в письме Одоевского-отца В. Ф. Одоевскому от 16 декабря 1836 г.: «Я прошу сообщить новость об этом дозволении Лизе Паскевич, так как именно ее муж приблизил ко мне Вашего кузена» [ПБ, ф. 539, оп. 2, № 827, л. 14, франц. яз].

Елизавета Паскевич — двоюродная сестра Одоевского и Грибоедова; не прошло и восьми лет с того дня, как Грибоедов писал ее мужу: «Главное… Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог» (записку Паскевича, переданную царю в мае 1836 г., см. [Одоевский. Кубасов, с. 90]).

20 июля 1836 г. «государственный преступник» Александр Одоевский навсегда покидает Восточную Сибирь и в сопровождении урядника Федора Южакова отправляется в распоряжение западносибирского генерал-губернатора; на всякий случай тому сообщаются и приметы нового поднадзорного: «Рост 2 аршина 8 вершков, лицом бел, волосы на голове темно-русые, глаза карие, нос продолговат… Греко-российской веры; мастерства не знает, холост» [ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 9, № 206, л. 13, 9].

Сибирские концы далеки, путь от Иркутска до Ишима занимает почти месяц: 16 августа Александр Одоевский доставлен на место.

29 июля 1836 г. генерал Одоевский посылает радостное известие в Петербург Владимиру Одоевскому: «Верно Вы знаете […], что Саша мой подвинут ко мне — он будет в Ишиме, тут, где я стоял с полком моего имени назад тому 36 лет. По первому снегу поеду с нетерпением, я надеюсь его там видеть непременно. Не правда ли, что странно будет его там именно мне его видеть, обнять и прижать его к сердцу после 10-летней убийственной отлучки? […] Вы вообразить себе можете радость мою, получа сие известие приятное от друга единого моего, которая по письму моему к князю просила и хлопотала за меня и Сашу»; речь, понятно, идет о кузине Е. А. Паскевич.

Далее следуют строки, с которых, как мы сейчас понимаем, уже начинается следующее географическое перемещение Александра Одоевского: «Саша мой Вам кланяется, с последним его письмом, от апреля 30, прислал он прелестную мне Елегию, покажите ее князю Петру Вяземскому, скажите мне и Ваше мнение, прошу Вас — вот с нее копия, в которой, может, и есть ошибки, что прошу поправить; ибо тороплюсь не упустить почту — и читать ее мне некогда» [ПБ, ф. 539, оп. 2, № 827, л. 11–12].

Элегию Одоевского мы знаем, стихи горькие и покаянные:

Вполне вероятно, что Элегию передали наследнику во время его путешествия в Западную Сибирь (см. [Одоевский. Кубасов, с. 92]); есть легенда, что царь и Бенкендорф были растроганы. Так или иначе — стихи создавали возможности для новых «интриг»… И. С. Одоевский в ряде писем интересуется откликом, который строфы сына вызвали в Петербурге; 16 декабря 1836 г. благодарит В. Ф. Одоевского за «прекрасное письмо» от 16 октября: «Вы доказали свой интерес и участие в положении Вашего бедного кузена»; особую благодарность И. С. Одоевский выражает «доброму и милому князю Вяземскому, который всегда выказывал мне столько дружбы…» Одоевский-отец надеется на счастливые последствия от присылки таких стихов; он только что потерял четырехлетнего ребенка от второго брака и пишет В. Ф. Одоевскому: «Как Вы счастливы, добрый друг, не имея детей, Вы не испытали горя, подобного моему: не считая старшего, я потерял в жизни шесть детей»; и тем больше радости и надежды на встречу в Ишиме с Александром: «Теперь он приблизился с шести до двух тысяч верст» [ПБ, ф. 539, оп. 2, № 827, л. 13–14, франц. яз.]. Через две недели, 30 декабря 1836 г., И. С. Одоевский снова пишет Владимиру Федоровичу: «Прошу сказать почтенному и столь благотворительному князю Петру Андреевичу Вяземскому, что вышеписанное письмо с Елегией послано так, как он научил меня, через брата княгини Вашей — попросите его, чтоб он умолил Ивана Павловича найти такую минуту, удобную, чтоб мне в просьбе моей не отказали»; при этом генерал просит сообщить при случае «мнение Ваших поэтов относительно Елегии Александра» [там же, л. 15–16].

Как видим, Вяземский и Владимир Одоевский учат отца, как ему действовать, показывают письма каким-то важным, влиятельным лицам (может быть, Иван Павлович — описка, вместо: Иван Федорович, т. е. Паскевич).

Меж тем — это последние месяцы жизни Пушкина; Вяземский и В. Ф. Одоевский в ту пору ближайшие его сотрудники и друзья, в Элегии же Одоевского удивительная перекличка с пушкинским «Арионом»: Пушкин тоже повествует о «челне», который опрокинут «вихрем», поэт чудом уцелел; но «погиб и кормщик, и пловец». Одоевский же как бы ведет рассказ от имени погибшего: