Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Зато точно известно, что Железников стал в спасательном походе инвалидом и таковым остался (никто его «на водах» не лечил), за что ему была назначена пенсия — пять рублей в месяц. Пробовал уйти в плаванье с Седовым, но, разумеется, получил отказ от врачей. Поэтому с Седовым не погиб, зато много лет провёл в советском инвалидном доме (что, на мой взгляд, хуже), где и кончил свои дни [189] Болотников Н. Я. Василий Железников — рулевой «Зари» // Водный транспорт, 6.02.1960, с. 4. .

Словом, когда ознакомишься с финансами экспедиции, то ободряющий призыв, когда-то брошенный Толлем: «Что, замёрз Железников? А ты полечку станцуй, как я, и согреешься» [190] Там же. , — звучит не так трогательно. Очень уж в разную цену шли их танцы.

Единственным, кто открыто противостоял барону, был Коломейцев, и вот Толль стал избавляться от него с упорством, для учёного интеллигента неслыханным.

Этот поучительный конфликт, окрасивший в мрачные тона всю экспедицию, известен нам, в основном, со слов Колчака и Бегичева, причём главный текст (путевые записки Колчака) опубликован лишь недавно, а до этого пересказывался произвольно теми немногими, кто имел доступ к колчаковским документам.

Поскольку Колчак высказался там о Коломейцеве негативно — что он

«будучи крайним формалистом, стал на точку зрения командира военного судна»; «Коломейцев с первых же дней плавания ясно показал своим отношением ко мне, что на всякую работу, не имеющую прямого отношения к судну, смотрит как на неизбежное зло» [191] Этой фразе Колчака ( Колчак , Русская…, с. 85) не повезло особенно — писатель Н. А. Черкашин, капитан I ранга, «процитировал» её так: на второй зимовке, «как и во время первой зимовки, жизнь на „Заре“, во многом благодаря лейтенанту Коломейцову, была подчинена твёрдому корабельному распорядку… Коломейцов с горечью отмечал в своём дневнике, что Колчак „на всякую работу, не имеющую прямого отношения к судну, смотрит как на неизбежное зло“» [Черкашин, с. 96]. Добавлю: Коломейцев навсегда покинул «Зарю» ещё на первой зимовке. ; «я считаю, что точка зрения Н. Н. Коломейцева была совершенно неуместная на судне, имеющем чисто научные цели» (Колчак. Русская полярная…, с.77, 85),

то эти немногие авторы внушали остальным, что в конфликте виноват был Коломейцев. Однако публикация записок открыла, что дело далеко не так просто. Колчак выступает в них отнюдь не сторонником Толля. Он пишет, что Коломейцев,

«прекрасный моряк, положивший всю свою энергию и знание на судно…. не мог войти в положение члена научной экспедиции, и об этом можно было только сожалеть. С другой стороны, барон Толль стоял только на научной стороне и, по существу дела, совершенно не мог входить в судовую жизнь. Первое время барон Толль почти ни во что не вмешивался и редко даже выходил на мостик» (там же, с. 85).

Столкновение было неизбежно. Первый случай оказался связан с дракой матросов перед уходом с Кольского берега. Провожая двоих, списанных на берег (один за пьянство, другой по болезни), они перепились до ножевой драки.

«Случай самый обыкновенный и для нас не имел никакого значения — завтра мы должны были уходить в море и всё кончилось. Но на барона Толля эта драка с ножами произвела, по-видимому, очень тяжёлое впечатление. Несколько саркастическое замечание Н. Н. Коломейцева по поводу этого случая вызвало весьма корректный разговор… Оба в течение двух часов в вежливой форме наговорили друг другу кучу всякой дряни, в конце концов Толль заявил, что он считает дальше плавать с Коломейцевым невозможным и списывает его» (там же, с. 86).

В этот раз положение спас Колчак: поскольку «Матисен, как всегда, слишком был благоразумен, и сначала ни во что не вмешивался, выжидая, что будет», Колчак заявил, что просит списать и его, ибо невозможно «плавать на судне, где удаляют командира с первых дней плавания». Тем самым, экспедиция прекращалась, поскольку «с одним офицером плавать было невозможно», а найти других было негде. После целой ночи коллективных уговоров начальники помирились «пожалуй, даже с излишней трогательностью». Коломейцев пробыл командиром ещё полгода.

Разумеется, заслуги Толля огромны. Под его руководством экспедиция сделала удивительно много, а к Нансену, которого он пытался копировать, тоже были впоследствии претензии — как по экспедиции, так и по дальнейшей политической деятельности. И в безумном походе на остров

Беннета Толль тоже копировал как раз Нансена, который покинул «Фрам» ради похода на Полюс, тоже скорее спортивного [192] Географ Дмитрий Анучин едко назвал Нансена (в предисловии к переводу его книги) выдающимся спортсменом. и почти безумного. Нансен в том походе уцелел чудом, а чудеса не повторяются.

Кто виноват? Вопрос и через сто лет злободневен, ибо поныне хороших специалистов назначают начальниками, на что они оказываются негодными, и это ведёт к гибели людей и дела. Моё мнение [Чайковский, 2002, с. 158]: виноват великий князь Константин, в целом поступавший достойно, но допустивший непростительную беспечность, послав (в угоду политике) экспедицию столь спешно, вручив руководство Толлю без врачебного обследования и отказавшись уточнить его права.

Для нас же главное — нельзя забывать, что идеализация героя всегда закрывает путь к выяснению истины и делает историконаучное исследование бесполезным.

Плаванье продолжалось внешне мирно, и Коломейцев, судя по его отчётам, понемногу проникался духом научной работы. Правда, он фактически запретил Толлю подниматься на ходовой мостик, но с прекращением навигации, казалось бы, должен был наступить относительный мир. Толль записал в дневнике благодушно:

«Коломейцев ежедневно бегает на лыжах, причём даёт 3–4 собакам тащить себя. Это выглядит очень мило. Он свеж и бодр и необычайно благоразумен (bedacht) в поддержании „порядка“ на судне. Сегодня я сообщил ему, что на время моего отсутствия он будет замещать меня и что Бируля назначается его прямым помощником и руководителем научных работ. Он с этим вполне согласился».

Как видим, Толль избрал по сути вариант, прокламированный Колчаком, — командует моряк, а начальник научных работ, зоолог Алексей Бялыницкий-Бируля, — его помощник. Но, лишь на время отлучки Толля. Дело в том, что вскоре после остановки на зимовку Толль сделал попытку покинуть экспедицию и, взяв с собою лишь одного каюра, Расторгуева, ехать через весь безлюдный зимний Таймыр на реку Хатангу, ближайшее место, где имелось постоянное население.

Вставал вопрос: а вернётся ли Толль к следующей навигации? Почему обещает каюру отпустить его на Хатанге? Зачем оставляет инструкции по антропологии, которые не понадобятся ещё минимум год, до выхода к населённой земле? и вот, всего через И дней после приведённой, в дневнике Толля появилась загадочная запись: