Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Чисто психологически его понять можно: голодный поход и молниеносно созданный склад привлекли к Коломейцеву внимание, и сам вице-адмирал Макаров предложил ему командовать ледоколом «Ермак». Отказаться и ехать для услужения ненавистному Толлю? На это мало кто способен. А уж аргументы всегда найдутся: «Чего хочется, в то и верится» — гласит пословица.

Толлю было предложено сократить круг работ, он же предпочёл бросить «Зарю» и развалить экспедицию, ушёл пешком на остров Беннета и погиб. Он видится мне как фанатик, и у Синюкова читаем примерно то же:

«Толль по своей фанатичности чем-то напоминал Седова, который ушёл к Северному полюсу явно без каких-либо шансов вернуться». «Он слишком много авансов выдал Академии наук, прессе, коллегам и вернуться без открытия Земли Санникова уже не мог».

Это верно, но позволю себе добавить: главный аванс Толль выдал сам себе.

Итак, Толля сжигала страсть — найти землю Санникова, и на «Заре» был он в этом одинок. Ему удалось избавиться от неуступчивого Коломейцева, но ведь от себя не избавишься. Конфликт продолжился на острове, да и как могло быть иначе, если цель начальника чужда другим?

Ему долго не удавалось собрать группу для похода на остров, да и её он собрал, обманув участников — обещал возвратиться к зиме (что подкреплял явно скудным запасом пищи, всего на два месяца), а сам планировал зимовать на Беннете. Весной он хотел идти оттуда к земле Санникова, о чём Колчак писал:

«Барон Толль имел в виду зимовку на Беннетте даже и в том случае, если „Заря“ войдёт с ним в сношение, но научные интересы того потребуют».

Этот обман был, в сущности, известен на «Заре», но не жителям тундры. Именно он позволил Толлю уговорить двух из них двинуться с Новой Сибири по льду, а затем и по открытому морю (чего местные жители никогда не делали), на Беннета. Зееберг же, как уже сказано, отказаться не смел. Обман стал для спутников открытым, когда Толль, уходя встречать «Зарю», заказал охотникам дом на другом конце острова.

Но был, нельзя забывать, ещё один обман: местные жители никогда не видали Полынью зимой и потому не могли иметь представления о том, что она никогда не замерзает, а Толлю не было никакого интереса им этот факт сообщать. Охотники заведомо ждали, что она замёрзнет, как замерзает остальное известное им море. Как было на самом деле, мы не знаем и никогда не узнаем, но поведение охотников, как увидим, оказалось таково, будто они коварного свойства Полыньи не ведали.

Добавлю, что на тех островах, где они вели летний промысел, уход оленей на юг, на материк, всегда означает наличие крепкого льда и конец промыслового сезона. И вот на Беннете группа Толля обнаружила небольшое стадо оленей — немудрено, если этот факт был расценен как возможность зимнего ухода по льду. Конечно, учёные немцы, зная историю Санникова, Геденштрома и прочих, должны были понимать наивность такого вывода (стадо, вернее всего, было занесено сюда случайно на плавучей льдине — ни до, ни после никто оленей на Беннете не видал), но наверняка не стали разубеждать охотников. Скорее наоборот: такое заблуждение было Толлю весьма кстати, сохраняя некоторое спокойствие спутников.

И в самом деле, поначалу охотники вели себя сговорчиво, так что учёные покинули их в полной уверенности, что дом на перешейке будет строиться. Однако никаких следов стройки никто никогда на перешейке не видал. После ухода учёных в круговой обход острова охотники явно занялись чем-то другим, и легко понять, чем: они охотились на песцов и искали Мамонтову кость. Где именно? Через год Колчак нашёл два песцовых капкана и большой бивень мамонта на южном берегу острова, на длинном пляже к востоку от того места, где тонул.

Отсюда в августе можно было смотреть, не идёт ли судно, а в сентябре и октябре — не уходят ли на юг олени. На остров до сих пор не ступала нога промышленника, так что Мамонтова кость, давно ставшая повсюду редкостью, здесь была в изобилии.

Немцам-то всё равно, но у охотников семьи, да и подати в конце года надо будет платить, а хозяйство всё лето без хозяев. Вернуться им необходимо теперь.

Не думаю, чтобы охотники устроили открытый бунт. Вернее, что они тихо саботировали приказы Толля. (Мне пришлось столкнуться с таким поведением местых жителей, эвенков, в Забайкалье: они молча соглашались, но делали по-своему.) Позже могли и объяснить, примерно так: «Не строим дом? Однако тойон барон плохое место указал — на самом ветру; нет ни холмика, чтобы укрыться. Другое место нужно. Тогда и было нужно его нам указать, однако теперь поздно, зима, скоро уходить будем». Барон указал другое место, защищённое с юга скалами, и нечто в самом деле было построено. Но домом это назвать нельзя, ибо то была щелявая каморка 2x2 метра с большим очагом посреди — четверым не улечься [Успенский, 1959, с. 64–65] (Подробнее см. Прилож. к Прологу и Повести, п. 3.).

Быть может, учёные заказывали домик на двоих, собираясь отпустить строптивых спутников, а самим зимовать? Нет, каморка не была конопачена, а шатучая дверца открывалась прямо на мороз. Недаром домик к лету оказался забит льдом. Зимовать в нём было нельзя, и позиция строивших очевидна: получите заказ, вот он, но о зимовке забудьте. По сути, вопрос об уходе должен был решиться именно тогда, при «сдаче объекта». И всё-таки учёные в домике жили — там оказались следы их быта.

А вот охотники там явно не жили — нет ни одной их вещи, кроме роговой пилы [206] Старокадомский Л. М. Открытие новых земель в Северном Ледовитом океане // Морской сб., 1915, № 1. (ею пилят снег и блоками обкладывают дом для утепления). В самом деле, ураса (якутская палатка) удобнее: там теплее и не так сыро. Где же они поселились?

Там, где пристал вельбот Колчака, странные оказались находки: алюминиевая крышка от котелка, медвежья шкура, камнями заваленная, и бронзовые наконечники, обрубленные с палаточных кольев. Что за прихоть: бросать полезные вещи, с таким трудом добытые и притащенные? Но всё станет понятно, если принять, что был то не летний лагерь учёных, а зимний — охотников. Донельзя нагрузив нарту едой, мамонтовой костью, шкурами и дровами, они избавились ото всех излишеств. Например, от наконечников: дело в том, что якутская ураса, в отличие от европейской палатки, к земле не крепится, так как ветер не срывает её, а лишь прижимает к земле (Бруснев. Отчёт, с. 172).

Может быть (как хотелось бы!), ураса назначалась всем четверым? Нет, тогда палатка учёных (та, с которой в сентябре обходили остров) осталась бы на острове, как осталась бы и вторая нарта. Словом, уходя вместе, идти, вероятно, собирались врозь.

Уходившие нуждались в знаке — на случай вынужденного возвращения. Летом сложили бы, как обычно, большой издали заметный гурий, но теперь он вышел маленький: выламывать камни изо льда, да ещё из-под снега и в темноте — тяжело. Чтобы он не утоп в снегу сразу, его устроили на невыделанной (жесткой, как фанера) медвежьей шкуре. Вероятно, где-то рядом среди скал был мясной склад, но обыскать местность спасатели не догадались (им, как ни странно, в головы не пришло, что знак обязан что-то значить); теперь всё давно истлело. Ну а крышку, средь полярного дня столь заметную, ничего не стоило потерять в темноте, грузя нарту между сугробов.