Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Оба новые тобольские воеводы, назначенные (одновременно) при отставке Куракина, как раз пытались выяснить возможность прохода Ямальским волоком, и к ним привели знатока. То был Лев Шубин, он прошел этим волоком один раз 20 лет назад (РИБ, стлб. 1087 и далее) — видимо, другого знатока не нашли. Уже это могло навести на мысль, что волоком мало кто пользовался, а подробности рассказа должны были убедить чиновных слушателей, что волок ни в каком отношении интереса (и, тем более, опасности) не представляет.

Основная масса купцов явно ходила в Мангазею иначе. Историк Буцинский назвал один такой путь, самый старый: через реку Кару волоком в реку Щучью (см. выше, с. 19). Поток беглых вряд ли мог двигаться здесь; они, видимо, следовали южнее.

Вторая причина была финансовая. Для завершения борьбы со Смутой отчаянно не хватало денег (войско разбегалось, уходя к казакам), основным же экспортным товаром (а с тем источником денег) стала, в силу развала хозяйства, пушнина. Но если ее поток через Тобольск шел в Москву и, тем самым, контролировался правительством, то мангазейский поток — в Архангельск и Колу, где неизвестно сколько уходило «немцам». Об этом честно говорит царский указ, запрещавший не только ход через Ямальский волок, но и требовавший «объявить торговым и промышленным людям, чтобы они с Немецкими людьми не торговали» (РИБ, стл. 1049).

«Немцы», в отличие от русских чиновников и купцов, платили мореходам звонкой монетой, порохом, свинцом и тогдашней новинкой — кремнёвыми ружьями. Подкупить таможню, годами не получавшую жалованья, вряд ли было сложным делом в Архангельске, а среди Кольских шхер не очень и требовалось. Московская власть прибегла к обычным в таких случаях угрозам, вполне бессмысленным. Тобольская же власть вместо угроз применила для удушения мангазейской торговли действенные меры, давший, как в России обычно, результаты, противоположные ожидаемым, но принятые бюрократией как желаемые.

Итак, московская власть решала внутренние проблемы, решала не всегда успешно, объясняя свои конфузы требованием борьбы с западной угрозой.

В 1590-х годах известна была и река Пясина — это видно из того, что уже Лука знал ее название. По всей видимости, Пясина была открыта путем сплава из озера Пясино [Алексеев, 1941, с. 223]. Восточнее устья Пясины морской берег круто поворачивает на север, и дальше не было никаких сведений 200 лет.

Из Енисея в Пясину проплыть было можно и позже, еще в начале XVII века, что и сделал двинский купец Кондратий Курочкин. В 1610 году он перешел с товарищами из Мангазеи по рекам и волоку в Туруханское зимовье, где они построили кочи и, видимо, в 1611 году отплыли вниз по Енисею. В устье они встретили мощные льды, ждали 5 недель и уже собрались вернуться, но тут южный ветер отогнал льды и позволил проплыть на восток, до Пясины. Они открытий совершать не намеревались (сообщали, что «шли на промысл»), но одна деталь любопытна как исследовательская по существу (РИБ, стл. 1051):

«А как де, государь, лед был в Енисее, и в те поры лед был и в Пясиде, а как из Енисея лед в море унесло, и в те поры лед и из Песиды вынесло».

Значит, кто-то ждал Курочкина в устье Пясины — очевидно, спустившись по ней из верховья (как ждали прежде Луку в устье Енисея), поэтому одновременность и могла была отмечена, а это уже гидрографический факт. Несомненно, что назад отряд возвращался через Пясину, так как морской коридор не мог держаться долго, а ведь промысел требовал значительного времени.

Сведения Курочкина явственно говорили, что дальняя навигация в Ледовитом море невозможна («а лед давной, ни о которую пору не изводится, в толщену сажень тридцети и болше»), что и было верно понято современниками. Однако изложение рассказа Курочкина в донесении Куракина содержит фразу: «проезд с моря к енисейскому устью есть», и Куракин использовал ее как повод для прошения о запрете.

Смелое плавание Курочкина считается датой начала освоения таймырского побережья, хотя это был его конец. Следующая попытка, совершенная в 1616 году по требованию мангазейского воеводы, была безуспешна, причем мангазейцы бежали из устья Енисея в ужасе (РИБ, стл. 1061), что повлекло отказ от мысли использовать устье Енисея. Важно, что тогда было лето средне тёплое, а значит, удача Курочкина, весьма по нынешним меркам скромная, обязана особо тёплому лету (см. график на с. 59, а также графики 4 и 89 статьи [Christiansen, Ljungqvist, 2012]).

Никто не запрещал промысел на Ледовитом море, однако следующим, кто достоверно проплыл из Енисея морем до Пясины и вернулся, был штурман Федор Минин в 1738 году, причем плавал он отнюдь не для промысла, а по приказу высшей власти. Все мореходы, пытавшиеся плыть на восток от Енисея между плаваниями Курочкина и Минина, пропали без вести.

Первой полярницей принято называть Татьяну Прончищеву (см. Очерк 4), чем задается понимание полярницы как участницы русского полярного плавания. Если не требовать, чтобы она сама была русской, то у нее было много предшественниц, и самая, насколько мне известно, ранняя была в ПСФ.

Украшения (медные щитки, трубочки и колокольчики) несомненно принадлежали участнице ПСФ: они были использованы в ее одежде (сохранились следы прикрепления: остатки шнурков и ремешков [Долгих // ИПРАМ, с. 188]), а не взяты в путь для обмена. Они говорят о наличии в ПСФ женщины вполне определенно, тогда как небольшой череп, найденный в избушке, был оценен как женский предположительно. Описанная у Долгих верхняя одежда принадлежит энке или нганасанке [274], а энцы в то время перемещались с Обь-Енисейского междуречья в Пясиду (на Северо-Сибирскую низменность).

Кроме нее, в ПСФ вполне возможно и участие русских женщин, но определенно этого утверждать нельзя, поскольку о них говорят только русские украшения и обрывок роскошной ткани, каковые могли быть крадеными.

Другие известные мне участницы русских полярных плаваний известны позже, так что владелицу энецких вещей вполне можно называть первой на сегодня морской полярницей (увы, безымянной). Первой морской полярницей, известной по имени, на сегодня является Калиба, спутница Михаила Стадухина (см. Очерк 5). Она была, по всей видимости, его ясыркой (пленницей, обращенной в рабство), как могла быть ею и участница ПСФ. Отписки первопроходцев полны упоминаний о ясырках, в том числе и на кочах.

Ясак, аманат и ясырь — ключевые слова при описании (а не измышлении) покорения Сибири. Аманатов не возвращали, а лишь заменяли на новых, поэтому нередко возникал бунт. Иногда туземцам удавалось отбить аманатов силой, но тогда надо было уходить от карателей, уходить с прежних стойбищ, тесня соседей или осваивая земли, дотоле слывшие негодными к обитанию. В Мангазее аманатов держали в тюрьме, держали годами, кормили отчасти хлебом, а больше падалью и гнилой рыбой [Буцинский, 1999, с. 30]. В других местах их предлагали кормить родственникам. Часто они, боясь попасть в плен сами (что случалось), решались совать пищу лишь в особое окно в стене острога, к которой изнутри примыкала аманатская тюрьма.