Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

В отличие от иных народов, чукчи отказывались платить ясак за аманатов, даже в случае их казни. Жестоко и безжалостно? Да, но зато объясачить основную массу чукчей так и не удалось [Зуев, 2009, с. 39–41].

Если аманатами почти всегда были взрослые мужчины, то ясырями — дети и женщины. Этнограф Владилен Туголуков, обычно писавший в рамках принятой традиции оправдания русских, в этом пункте не выдержал:

«Однако, несмотря на строгие предписания, служилые люди чинили на местах полный произвол». Один весьма известный начальник навязывал туземцам свои товары, «а у тех, кто не мог расплатиться за них соболями, забирал жен, дочерей, сестер и племянниц, обменивал их потом у промышленных людей на соболей». «Охотники за ясаком зачастую намеренно создавали поводы для усмирения юкагиров „ратным боем“ чтобы иметь основание захватить военную добычу, в том числе жен и детей… Этот живой товар продавался и перепродавался служилыми, промышленными и торговым людьми наряду с другими товарами. Для него существовал даже особый термин — ясырь» [Туголуков, с. 20].

Огромная доля женщин-ясырок, вырванных из репродуктивной системы племён, была одной из причин вымирания племён. Вот главные:

«диспропорция между числом мужчин и женщин, военные столкновения, смешение с соседними народами, а также эпидемии… привели к резкому сокращению численности юкагиров» (там же).

Почти вся Сибирь была завоевана в XVII веке, когда о внесении какой-либо культуры в быт покоренных народов речь еще не шла, когда общение чаще всего влекло убийство и взятие в аманаты мужчин, в рабство детей и женщин. Мальчиков обращали просто в рабов, а девочек и женщин — в наложниц, поскольку иных путей ни для утоления страсти, ни для размножения у первопроходцев не было. Подробнее см. 4–11, статью «Характер освоения Сибири», а здесь добавлю только одно:

«Еще патриарх Филарет вооружался против того, что русские в Сибири отнимают у инородцев их жен и дочерей… Но несмотря на подобные запрещения, обычай брать в жены и наложницы инородческих рабынь продолжал существовать до времени окончательного замирения Сибири в конце XVIII в.» [Шашков, с. 98–99].

Это важно помнить (а пишущие постоянно как бы забывают): историю следует писать не по заявлениям властей, а по делам. Существенно, что

«именно захват туземных женщин казаками и жестокое с ними обращение были одной из основных причин выступлений аборигенов против московской власти по всей территории Сибири […] именно женский вопрос — вернее отсутствие ответа на таковой — и стал причиной общего неустройства» [Кречмар, с. 312].

Положение стало меняться в XIX веке, не столько от смягчения нравов или власти, сколько от охлаждения ее к ясаку — соболь почти исчез, а страна перестала зависеть от его экспорта еще где-то в XVIII веке. Сборщик ясака перестал быть хозяном жизни, и сибирские нравы стали приближаться к собственно российским, где гарем мог быть, за редким исключением, лишь у помещика.

Монетная казна ПСФ сходна по соотношению монет с русскими кладами XVII века [Свердлов, 2001]. То, что на острове и у избушки лежали две части одной казны, видно из близости их структур: в обеих монеты разного возраста имеют близкие доли, притом резко отличные от тех, что в торговле. Если бы это были личные деньги разных участников, то в обеих преобладали бы новые монеты, как на рынке. Даный вывод общ для всех вариантов путешествия, излагаемых в Очерке, и нам важно одно: деньги, вероятно, имели единый источник. Он явно не был рыночным, а потому мог храниться до ПСФ долго.

Часть монет найдена лежащей столбиком — видимо, монеты были зашиты в пояс, позже сгнивший в ничто. Все остальные монеты, наоборот, найдены россыпью — видимо, они лежали по карманам. То ли владелец платил спутникам за работу, то ли их разобрали после его смерти, то ли их у него отняли.

Смелее всех обошелся с монетами ПСФ Алексей Бурыкин, известный лингво-топонимист: хотя всем и всегда было очевидно, что они были разбросаны людьми в беде, как попало (следовательно, часть осталась по карманам и для нас утрачена), наш автор выводит из их количества численность экспедиции: 7 человек либо 14. Для этого ему пришлось еще и предположить равное распределение монет по участникам-мужчинам (что для XVII века невероятно), но для женщины половинную долю, да еще неполноценными монетами [Бурыкин, с. 107]. Неравномерное распределение монет по годам он связал с «состоянием торговых дел компании мореходов, которой принадлежала казна» (с. 111).

Мне кажется верным назвать более скромный источник тридцати рублей — итог долгого накопления, какое вела не слишком богатая семья служивых.

Есть у Бурыкина важное замечание, ранее не известное: полушки распределены по времени чеканки совсем не так, как копейки, — чем старше, тем их больше, не только абсолютно, ни по сравнению с копейками тех же лет. Это не случайно, так как эффект виден и на острове, и в избушке. Объяснения данному факту у Бурыкина нет.

Полярный гидрограф Владилен Троицкий, энтузиаст истории Таймыра, легко собрал на острове Фаддея полкилограмма шерсти, и экспертиза показала, что там примерно половину составил соболь, половину песец [Троицкий, 1991]. Экспертиза комков шерсти, привезенных ранее Окладниковым, дала примерно ту же долю. Тем самым, вне «складов пушнины» (слова Окладникова, брошенные мимоходом [275]) и даже вне раскопа, притом без особого поиска Троицкий собрал остатки меха с десятка или больше особей.

Владилен Александрович Троицкий

Но мех лежал повсюду (в частности, в 19 квадратах раскопа, а всего их 36). Стало быть, там были остатки сотен шкурок вне «складов», а значит, вместе с двумя «складами» — заведомо много больше тысячи. Если кочей было два, то должно было оказаться более двух тысяч шкурок, из них соболей больше тысячи, а вернее, несколько тысяч. Окладников это явно понимал, но не включал в свои выводы нигде прямо. Зато оставил несколько косвенных, например:

«Да и что могло заставить экспедицию с ее драгоценным грузом оставить лучшие соболиные угодья тайги..?» [ИПРАМ, с. 32],

Ответа Окладников не дал, перейдя вместо этого к описанию «орнаментированной сумочки», где и намекнул на ответ: «к востоку от Енисея, в Якутии и на Чукотке, такой орнаментальный стиль совершенно неизвестен» (с. 33). Демонстративно снова пропущена Хатанга; то есть вовсе не из «лучших соболиных угодий тайги», а из южнотаймырской лесотундры уходили, надо полагать за Окладниковым, герои ПСФ, уже обремененные «драгоценным грузом».