Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

— Не приду, Михаил Иванович. У меня своих конопей много и две мялки. Приглашу соседей и будем мять, а завтра разнесу по бабам.

— Вязать дель и вентери не гуще четырёх пальцев, — говорил Михаил Иванович.

— А не редко? — спросил Линёк.

— Нет. Мы не последний день живём. У нас есть дети. Крупную рыбу будем ловить, а мелкая пусть идёт в Хопёр и в Дон подрастать, а мы её потом поймаем. Таким образом, у нас два штаба — у тебя и у меня, — закончил Михаил.

В назначенный день врачи с Павлом, а учитель с почтарём Сурком выехали в Михайловку, на станцию. Когда они садились в вагон, из него вышел человек с палкой в правой руке и пустым солдатским мешком в левой. На голове старенькая будёновка. На плечах старая шинель с порванным низом, на ногах ботинки без обмоток. Человек пошёл к зданию вокзала. Павел наблюдал за ним. Проводив врачей и учителя, он подошёл к приехавшему.

— Здравствуй, Гаврила Иванович.

— Здравствуй, Павел Фомич. Какими судьбами тут? — спросил приезжий.

— Приехал за тобой, — ответил Павел.

— Шутишь. Я не писал. Мне как Михаил Долгов описал жизнь в станице, так я решил пешим добираться до дому.

— Как раз при твоей справе идти пешком. На второй версте замёрзнешь. Пойдём на квартиру.

Часа через два они выехали домой, в восемь вечера были в Кумылге, у Ницененковых. Павел сдал харчи женщинам, а сам стал кормить лошадей. Гаврила помогал ему и расспрашивал: дорогой они почти не разговаривали. Закутанный Павлом в два тулупа, Гаврила проспал всю дорогу.

— Павел, скажи, куда я еду? — спросил Гавриил.

— В разоренную станицу. Станица живет на полуголодном пайке, раздетая совершенно. А ты, Гаврила, из тюрьмы или из плена? — поинтересовался Павел.

— Из госпиталя. Кормить стали плохо, в палатах холод, обмундирования не хватает. Давай в станицу въезжать ночью, — попросил Гавриил.

Павел знал с детства закон: «Последний кусочек хлеба не доедай, последний глоток воды не допивай». Он приберег последнюю бутылку самогона, и вот теперь она пригодилась. Выпив свою чарку, Николай Нециненков заговорил:

— Я спрошу прямо: откуда и кто этот так бедно одетый человек?

— Будёновец. Демобилизованный из госпиталя, — ответил Павел.

— Не будет ли угодно будёновцу принять в подарок одежду и обувь, только гражданскую.

— Покажи, — встал с места Павел.

— Мы уезжаем. Остается брат Федя. Мы оставляем много одежды, много обуви, постель. А у Феди своего много. Наше все пойдет на свалку.

— Давайте нам. Мы раздадим в станице нуждающимся, — сказал Павел.

— Пожалуйста. Ваша станица выручила нас хлебом. Мы дадим ей одежду.

Николай повел приезжих в смежную комнату, там на койках и диванах лежали стопы одежды. Павел увидел мужские костюмы, женские платья, купеческие пальто и папахи.

— У них есть мальчик Коля восьми лет, — сказал Павел.

— Ого-го! У нас четверо мальчиков десяти — двенадцати лет. Мы закидаем Колю одеждой и обувью.

— А как я повезу это все в санях? — спросил Павел.

— И тут выход найдем. Дадим подсанки. Привяжем к твоим, на них увяжем мешки и люли-малина! Одеяла, простыни, подушки, перины класть? — спросил Николай.

— И перины можно, если дадите подсанки.

Тринадцать мешков одежды и обуви, шесть перин, шесть подушек, простыни и пододеяльники с одеялами легли на подсанки.

Ночью Павел и Гавриил сортировали одежду, подбирая Гавриилу и его семье. Утром Гавриил оделся во все купеческое и стал совершенно неузнаваем. К дому Гавриила подъехали днем. На улице людей не было. Встречать никто не вышел, но лица жены и Коли были видны через стекло. Павел подумал: «Или не угадывает, или одеть нечего». Всего Павел дал Гавриилу и его жене по три комплекта одежды и обуви. Кроме того, — три перины, все подушки, простыни и одеяла. Коле полный мешок одежды и обуви. Восемь мешков одежды Павел привёз домой и передал Даше. Даша с Ольгой Петровной разобрали всю одежду и разнесли по нуждающимся.

Сороковой день после гибели Сергея Долгова отмечали в его доме. Были родные, знакомые и настоятель церкви во имя иконы Божьей Матери «Знамение» отец Алексий. Говорил Михаил Долгов:

«Брат наш по крови и во Христе Сергий умер нелепой смертью. Попросим Бога нашего, Спасителя и сына Божьего Иисуса Христа простить все его вольные и невольные прегрешения и беззакония земные, и даровать ему своё царство небесное. Своей смертью Сергий спас нашу станицу от окончательного разграбления продотрядом. В амбарах нашей станицы еще есть зерно и мука, и если бы не смерть Сергея, то весь этот запас был бы увезён.

Упокой, Господи, душу раба Твоего Сергия».

В конце февраля 1921 года в кабинет Ивана Павловича Горшкова вошли три нерусских мужчины и заявили:

— Нам нужна большая чистая комната. В Прихопёрской волости будет постоянный отдел ЧК.

— Сперва предъявите ваши документы, — потребовал Горшков.

— Давайте комнату, а там я всё предъявлю.

Горшков, с помощью Сенчукова и Прошина, освободил большую комнату в конце коридора.

— Комната готова, идите, смотрите, — пригласил Горшков приезжих.

— Годится, а теперь идите и работайте, — сказал один из прибывших с сильным кавказским акцентом.

— Ваши документы, — потребовал Горшков.

— Вот мой документ, — старший из приехавших сложил пальцы правой руки в дулю. — Я — Хасан. Так ко мне обращайся. Сам ко мне не ходи, а ходи, когда вызову. В друзья не набивайся. Я с такими не дружу.

— Мы не знаем друг друга. Чем я тебе не показался?

— Это ты меня не знаешь. А я тебя знаю, как облупленного. Ты завёл дружбу с дезертирами. Ты им — амнистию, а они тебе — зерно.

— Мы спасаем людей от голодной смерти.

— Кого спасаешь? Здесь казаки, а они всё равно будут уничтожены. Казаков больше нету. Вы всё провоевали. Почему ты без лампас? Почему не станица, а волость? Усёк, донской казак? Пройдёт год — два и земли донских, кубанских и терских казаков будут заселены народами Северного Кавказа.

— Это вы забрали Мартына Лукича и диакона отца Семиона? — спросил Горшков.

— Мы, а что?

— Почему с нами не согласовываете?

— Зачем? Мы и так знаем, что вы против, — с усмешкой ответил Хасан.

— Почему ночью?

— Потому что не хватает времени сгребать с земли человеческую нечисть.

— Кто решил судьбу этих стариков? Им более чем по семьдесят лет, а вы их боитесь.

— Я боюсь? Ты безобразничаешь, а я буду тебя бояться? И не сам ты безобразничаешь. У вас есть полубандит — полубудёновец, он вами вертит, как хочет. У вас не собака вертит хвостом, а хвост вертит собакой. Ладно, иди, недолго вам осталось…

— Хасан, зря ты так говоришь. У нас одна задача с тобой, — примирительно сказал Горшков.