Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

— А мы не пойдём, а поедем, — сказал Иван Павлович.

Подошли к лошадям.

— Это твои кони? — спросил Максим Петрович.

— Колхозные.

Максим Петрович перехватил вожжи у Линька, сам стал править. Он лихо заехал во двор. Дав лошадям сена, все зашли в дом. Линьку Максим Петрович дал рубль и отослал в столовую. Сели за стол, выпили за встречу. Жена Максима Петровича, Софья Петровна, вглядевшись внимательно в лицо Ивана Павловича, сказала:

— Я Вас знаю, Вы — Горшков. Я Вас перевязывала, накладывала шины на переломы, когда Вас сразили во время прорыва фронта. Почему Вас тогда послали с шашками на девять пушек и десять пулемётов? Какая глупость! Сколько там полегло. А сколько бы могло полечь, если бы не тот разведчик? Максим, ты называл его фамилию.

— Долгов, — отозвался Максим.

— Долгов Михаил Иванович, — сказал Иван Павлович.

— А Вы его помните, Иван Павлович, — спросила Софья Петровна.

— А чего его помнить? Он жив, здоров, работает.

— Неужели? А я, глупая баба, поминаю его за упокой. Передайте ему, Иван Павлович, большой привет. Нет — земной поклон. Это он спас нас всех от погибели. Если бы не он, не было бы сейчас Максима, а я к этому времени уже его любила, была в положении. У нас сын Александр Максимович.

— У нас в станице в 1920–1923 годы рождались только мальчики. Старики говорят, что когда они в лета войдут, т. е. через двадцать лет, будет страшная война, — сказал Иван Павлович.

— Не дай, Господи, не приведи, Царица Небесная. Мы перебили лучших людей нации, а они добьют. Конец России. Когда я Вас перевязывала, то Вы мне говорили: «Вам, девушка, дома надо сидеть, чашки-ложки мыть, детей рожать. А купаться в чужой крови дело мужчин. Мы, шутя, затеяли эту игру, а она вылилась в такую бойню!» Помните, что я Вам тогда ещё сказала?

— Нет, не помню, — ответил Иван Павлович.

— Я не буду рожать детей. Зачем? Чтобы они убивали друг друга? И вот — я здоровая, закалённая женщина не могу родить. А оставлять одного сына на земле не хочу. Будет один сын на свете, не к кому приклонить головы ни в горе, ни в радости. И ещё. Я не понимаю, зачем надо кулачить людей, то есть грабить их. Они недосыпали, недоедали, лишнее работали, преждевременно старились, а их теперь грабят, да не бандиты какие-либо, а власть, которую нам втихаря подсунули. Мы её не избирали. Она сама явилась, как Мартын с балалайкой на чужую свадьбу. Уселась за стол и безобразничает.

— Они будут мешать колхозному строительству, — сказал Максим Петрович.

— А кто сказал, что они будут мешать колхозному строительству? — спросила Софья Петровна.

— Да, действительно, кто сказал, что они будут мешать? — поддержал вопрос Иван Павлович, — и почему пять процентов раскулаченных должно быть, а не четыре с половиной или шесть?

— Автором этих слов является Сталин, — пояснил Максим Петрович.

При расставании Иван Павлович, будучи в хорошем подпитии, говорил:

— Братик мой Максимушка, не губи людей, защищай их, спасай. Пришлю тебе лошадей, приезжай на них наш колхоз имени Будённого посмотреть, а об увиденном Семёну Михайловичу напиши.

Линёк привёз Петухова, а Иван Павлович и Степан Ефимович встречали его у моста. Максим Петрович пересел со своим тулупом в сани встречающих и они помчались к лесу. Не доезжая до Макаричевой рощи метров двести, Степура остановил лошадей:

— Работа идёт. Не будем мешать людям, да и участок этот не главный. Поспешим в Остредину, там дубы-великаны, там основной распиловочный лес.

— Давайте знакомиться. Я — Петухов Максим Петрович.

— Сенчуков Степан Ефимович, председатель колхоза имени Будённого.

— Правда, что Вы в бой ходили с двумя шашками?

— Правда. Когда ожидался жестокий бой.

— Показывайте, Степан Ефимович, работу, — попросил Петухов.

— Это Макаричева Роща. Здесь осина, ольха, хворост на дранку. Поедем на Остредину, там дуб на распиловку.

Подъехали к краю делянки. Степура стал под оставшимся неспиленным дубом, где стояли кони, возившие лес. Там оставалась сено. Степан Ефимович кнутиком собрал сено и поставил к нему лошадей, а сам стал наблюдать как дуб, который пилили двое стоящих на коленях пилильщиков, тряс вершиной и ветвями как человек, не желающий что-либо делать, трясёт головой и машет руками. Потом дуб перестал дрожать и стал медленно отклоняться от вертикального положения. Он сдался. Сила сломила силу. Могучее дерево, отделённое от корней пилой, не имея поддержки, стало падать на землю-мать, из которой сто лет назад оно вылезло маленьким побегом в два листочка с зубчиками по краям.

Падение его убыстрялось, и дуб со всего размаха, всем стволом ударился о землю, отскочил от неё на целый метр, потом ещё раз ударился, ещё раз подпрыгнул и затих. Смерть.

Так и кавалерист, попавший с конём под пулемётную очередь, падает вместе с ним и бьётся о землю. Если конь не придавит седока, то он, ударившись о землю, отскочит от неё, ещё ударится, ещё отскочит и затихнет. Пришла безносая старуха с косой собирать свой урожай. А может юзом проползёт, сдирая кожу и мясо с рук и лица или, перевернувшись через голову, упадёт на спину, раскинет руки и ноги так, как дуб раскидывает свои ветви, ударившись последний раз о землю и затихнет. Смерть. Конец жизни.

А может случиться и так: очнётся человек, не покинет его жизнь. И, подобранный санитарами или похоронной командой, будет он долго валяться по госпиталям, залечивая свои раны и переломы, учиться заново ходить и говорить.

Стоял Сенчуков возле лошадей, жующих сено, задумавшись и вспоминая пережитое.

Максим Петрович с Иваном Павловичем ходили по Остредине и радовались, видя, как идёт работа. Иван Павлович строго следил, чтобы Максим Петрович не попал под падающее дерево.

— Да не надо туда ходить, Максимушка, упадёт дуб на голову и без привычки, без тренировки, не устоишь. Оба рассмеялись.

Вернулись к лошадям.

— Иван, ты хорошо представляешь обстановку прорыва Польского фронта, где ты был ранен? — спросил Максим Петрович, закуривая.

— Рассказывали мне, а сам я ничего не видел.

— Где тот разведчик, который, видя, как ты с конём пошел через голову, принял командование на себя и обеспечил выход четвёртой и пятой дивизии из окружения. Когда мы вышли из окружения, я и некий Сеймов Гавриил принимали у него эскадрон. Сперва Сеймов принимал, но он заболел. Принимать стал я. Это был не эскадрон, а непонятно что: двести бойцов, двести свободных лошадей, три батареи, то есть двадцать семь пушек. Два обоза первого разряда. Когда он увлёк два эскадрона в балку и выскочил из балки там, где стояли польские пушки и пулемёты — это военная смекалка и героизм. А когда ещё забрал две батареи и два обоза, и плюс две кухни с готовой пищей, то это было везение и помощь потусторонней силы, не иначе. Он сам мне рассказывал.